История моей любви

— Баржу надо ставить у трех бакенов, понял?

Дядя Тимофей, уважительно отворачивая от Шилова кирпично-красное лицо, чтобы не «дыхнуть», ибо он уже с утра «на взводе», нерешительно возражает:

— Да ведь как река, позволит ли?

— А мы ее и спрашивать не будем: я вчера сам дно мерял, понял? Триста тонн вчера кинул! — он незаметно косится на кромку берега, где стоят портовские. — Восемьдесят рублей за смену, понял? — Дядя Тимофей недоверчиво моргает, а Шилов сердито говорит: — Ставь баржу, понял? Ставь, не бойся, не пожалеешь: теперь и вам будут платить с нашей выработки. Эх и работа, прямо… поёшь! — мечтательно выговаривает он.

Сутулый мужчина ушел, к Петру Ильичу пробился дядя Тимофей, вежливо кашлянул:

— Куда баржишку ставить прикажете?

— Я же сказал! — крикнул сзади Шилов.

Дядя Тимофей покосился на него:

— Ну, ты…

— Нет, если он сказал, значит правильно, — подтвердил Петр Ильич. — У трех бакенов.

— Иди, иди! — Шилов подтолкнул дядю Тимофея в спину. — У, темнота! — И быстро сказал: — Петр Ильич, значит, я так: вытрясу из завсклада трос, получу рукавицы и бегам обратно!

Петр Ильич улыбался, глядя на него:

— Ну-ну… Домой к матери зайти не забудь!

— Ладно! — Шилов выскочил на стенку и здесь взял себя в руки, пошел перед портовскими неторопливо, солидно, даже важно.

— Что это с ним? — спросил я Петра Ильича.

— Нашел, куда свою силу приложить. Я его механиком крана назначил: у меня опять нововведение, у каждого крана свой механик. Он и работает крановщиком, и отвечает за кран. Золотые руки у Петьки, настоящим мастером будет! Прямо… горит парень! Ну, а ты как? Я тебя ждал, мне Тереша сказал, что ты приедешь, — начал он.

— Петр Ильич, — негромко проговорил Дербенев, не поднимая головы.

— На этот раз пойдешь под суд, хватит, — непримиримо сказала ему Витя.

Петр Ильич долго и внимательно смотрел на Дербенева, даже голову набок наклонил. Витя торопливо объясняла мне:

— У тети Фени, шкипера понтона, пропало двести рублей, а у нее оклад четыреста пятьдесят. Их нашли у него, — она показала ногой на Дербенева.

— Ну, а сам-то ты как? — негромко спросил у Дербенева Петр Ильич. — Только честно, здесь все свои…

— У меня это от детства, никак не могу забыть, — прошептал Дербенев.

Петр Ильич посмотрел на Витю, на меня:

— Ну, как, ребята?

— Судить, хватит! — повторила Витя.

Я молчал.

— Все-таки давайте устроим общее собрание на плавкранах, как сами ребята решат, — раздумчиво проговорил Петр Ильич. — Посадить человека проще всего, а ведь мы все Сашу знаем не как вора, а как рабочего.

Дербенев сунул голову в колени и глухо зарыдал; спецовка у него рваная, носки разные, из кармана торчит ломоть хлеба. Лицо Петра Ильича перекосилось от жалости, он быстро-быстро моргнул и справился, хрипло сказал Дербеневу:

— Ну, ну, иди! Я буду голосовать против суда, но если еще раз обманешь…

Дербенев вскочил, залитое слезами лицо его тряслось. Он судорожно поискал глазами что-то, наткнулся взглядом на воду и вдруг одним прыжком перемахнул через борт. Зашумела от удара вода, на берегу кто-то закричал, Петр Ильич с шестом подбежал к борту, но Дербенев уже лез обратно на палубу.

— Фу ты! — облегченно проговорил Петр Ильич, бросил багор и начал вытирать платком лицо и шею.

— Это что еще за штучки! — Витя подскочила к Дербеневу, топнула ногой. С него потоками лилась вода, прилипла к телу одежда, волосы.

— Извините, Петр Ильич, — тихонько сказал он. — Не знал, как доказать, что больше не буду… и… стыдно очень!

— Иди в каюту, переодевайся. Сухие трусы можешь мои из шкафа взять.

Дербенев ссутулился, медленно, опустив голову, ушел в каюту.

— Не понимаю! — Витя по-прежнему непримиримо смотрела ему вслед.

— Брось сердиться, — сказал ей Петр Ильич. — Злость плохой помощник.

Витя вдруг встала и отвернулась. Петр Ильич, тоже не глядя на нее и покраснев, быстро сказал:

— Иди, иди, я приду к Дарье Петровне…

Витя строго сказала мне:

— А вы обязательно приезжайте к нам, слышите?

На берегу оглянулась «а Петра Ильича, засмеялась и вдруг побежала.

Я торопливо сказал:

— Петр Ильич, это не потому, что вы секретарь, а просто по-дружески: нехорошо у меня все складывается, хоть плачь…

— Вот-вот… — он протянул мне папиросы, — расскажи-ка!

Я рассказал о Тине, о Петуниных.

Петр Ильич курил, потом встал, протоптал в кучах песка дорожку, думал и ходил, заложив руки за спину. А я все боялся, что наш разговор прервут: на причале опять стоял тот сутулый мужчина и ждал Петра Ильича.

Вдруг Петр Ильич резко остановился передо мной:

— Познакомь меня с ней!

— Что вы, она не захочет! Даже боялась, когда ко мне приезжала, что кто-нибудь ее увидит…

— Подожди регистрироваться еще месяц. Узнайте друг друга поближе. Ты в работу войдешь…

— Я уже второй год с ней знаком.

— Можно быть знакомым и не знать человека, это вещи разные. А главное, надо тебе встать на ноги в порту, тогда все определится. Не дело тебе по кривой дорожке идти, ты ведь не из захребетников, верно? Поговори-ка с ней начистоту.

— Ничего не выйдет.