История моей любви

Мы опять долго разговаривали с Петром Ильичом. И опять ко мне вернулись уверенность и, главное, какая-то решительность, за что я особенно благодарен Петру Ильичу.

Напоследок он все-таки по-военному сухо сказал мне:

— Смотри, парень, хоть и три недели еще всего прошло, но уже пора тебе войти в дело. Ты пойми: порт, работа ждут!

Да, Петр Ильич еще сказал, чтобы я занялся грейферами. Они ведь рассчитаны на то, что груз берется из кучи, а при подъеме его из воды она наливается в грейфер, и происходит большой перегруз, кран может опрокинуться. Петр Ильич начертил на песке схему и сказал, что в грейферах надо вырезать отверстия. Только подсчитать, на какой высоте, чтобы через них выливалась вода, а песок оставался. Предупредил, что дело это серьезное. Я обещал завтра же сделать.

Вечером, когда я пришел к Петуниным, все сидели за столом.

— Что с тобой? — сразу же спросила Тина, вглядываясь в меня. Я молчал. — Ну-ка, иди сюда.

Мы прошли в ее комнату. Тина закрыла дверь, села. Она приказала:

— Рассказывай.

Я резко — уж очень много накопилось — сказал, что всё, хватит: надо ехать работать на краны, а свадьба подождет, не время сейчас этим заниматься!

Лицо Тины медленно исказилось и стало неприятно злым.

— Знаешь, как это называется? Хочешь правду?

— Подожди, Тиночка… Ведь через месяц я вернусь, и мы… — я даже отодвинулся.

— Подлостью это называется! — крикнула она на весь дом. — Подлостью! Ведь я была девушка! Была! — она затопала ногами, какая-то вазочка от сотрясения упала на пол и разбилась.

В комнату всунулись испуганные лица Феликса и Дагмары, но дверь тотчас же захлопнулась. Схватив обеими руками Тину, я отнес ее на постель, лег рядом, прижал к себе. Она наконец успокоилась.

Как это все неприятно и… странно! Никогда не думал, что Тина может быть такой… Что же мне делать?

Тина припудрилась, покрасила губы. Вышли в столовую, не глядя друг на друга. Дагмара тотчас же вежливо сказала:

— Сегодня идет интересный фильм.

Сели за стол, и Тина, глядя прямо в глаза Феликсу, медленно проговорила:

— В воскресенье на той неделе мы с Павлом регистрируемся. Отметим помолвку?

Феликс вздрогнул. Дагмара уронила ложку.

В тот вечер я молчал и пил рюмку за рюмкой.

Назавтра пришлось взять бюллетень. С похмелья я головы не мог поднять с подушки. Дней пять я проболтался у Петуниных, ел, спал, гулял с Тиной, старался ни о чем не думать. Бегали с ней по магазинам: в связи со свадьбой понадобилось с три короба всякой всячины. Когда я шел по центральным улицам, то оглядывался, как вор, не видит ли меня кто-нибудь из портовских, я же больной!..

Однажды утром позавтракали у Петуниных, с вином, как обычно. Я уже привык к тому, что в голове у меня постоянно шумит, а отношение ко всему очень простое и легкое. Так, наверно, и становятся пьяницами. Решили, что я схожу к себе за костюмом, надо привести его в порядок к торжественному дню.

Дверь мне открыла Дарья Петровна, потянула носом воздух и, отвернувшись, скривив губы, процедила:

— К вам из Ленинграда приехала сестра. Вторые сутки ждет, пока вы нагуляетесь.

— У меня нет никакой сестры.

В моей комнате у окна сидела Аннушка, чистенькая, аккуратненькая, и читала книжку. И комнату было не узнать, она так и светилась! На окне висели тюлевые занавески, на чистом полу разостлан коврик, на столе — салфетка, на стенах — фотографии… Аннушка вскочила, увидев меня, густо, отчаянно покраснела, но глаз не опустила, как обычно. Я хотел строго выговорить ей, зачем она приехала, но неожиданно от Аннушки так потянуло всем прежним — мамой, отцом, домом, что у меня запершило в горле, я подошел к ней, обнял и поцеловал. Аннушка ткнулась мне в грудь и, громко всхлипывая, сразу же спросила:

— Ты женишься, да?

Я разжал ее руки, усадил на стул, сел напротив и строго спросил:

— Ты зачем приехала?

Она еще минуту плакала, потом глубоко и горестно вздохнула, вытерла слезы, неторопливо спрятала платочек в кармашек платья.

— Мама приехала бы сама, да она плохо чувствовала себя после твоего письма.

— Что с ней?

— Сердце и кровяное давление… Мы втроем решили, что я должна быть сейчас с тобой.

— Так-так… А где же ты будешь жить?

Реснички опять на секунду задрожали, но тотчас же остановились.

— Мама сказала, чтобы я жила в твоей комнате. С тобой.

— Ну, а как она насчет моей женитьбы? Почему ничего не написала в ответ на мое письмо?

Она отвернулась.

— Отец хотел сам приехать, да на заводе пускают новый цех.

— А что он говорит насчет моей работы?

Аннушка опустила голову и прошептала:

— Нам всем очень тяжело без тебя. А тут еще…

— Что еще?

— Твоя женитьба…

Я вскочил:

— Ну, знаешь! Это никого не касается!

Аннушка непривычно твердо проговорила:

— Отца и матери не касается? — и тоже встала, пристально глядя мне прямо в глаза.

Черт, как меняются люди!

— Ну, вот что! — раздельно выговорил я. — Ты, если хочешь, живи, только я здесь больше жить не буду. И ни в чьих я советах не нуждаюсь.

— Ты просто пьян, — сказала она, отодвигаясь от меня.

Я схватил висевший на стене костюм и вышел, хлопнув дверью.