История моей жизни

Он входит в кабинет, заглядывает в длинненькую алфавитную книжку и продолжает:

- Очень рад вас видеть, Алексей Иванович.

У меня, вероятно, довольно глупый вид - не перестаю улыбаться и кланяться.

- Вы что пьете? Кофе или чай?

Бормочу слова благодарности и кланяюсь.

Лакей на серебряном подносе ставит на особый столик два стакана чаю в серебряных подстаканниках.

Украдкой бегаю глазами по мощной фигуре Немировича-Данченко и не могу налюбоваться. Он очень красив в этой оранжевой венгерке с черными жгутами на выпуклой груди. Темные и немного жидкие волосы причесаны в виде пера. Но краше всего окладистая, раздвоенная борода.

- Большое вам спасибо за ваши очерки, -говорит хозяин, - я прочитал их с большим вниманием. Они меня, - продолжает он, - до того вдохновили, что я написал повесть "В дудке". Сейчас подарю вам эту книжку.

Василий Иванович быстро, по-молодому встает, подходит к книжному шкафу, берет книжку.

- Вот вам на память. Я использовал вашу терминологию... Сознаюсь откровенно... Но ведь это же пустяки...

Я смущен до крайней степени. Становится жарко. Соображаю с большим трудом. Не понимаю, что такое терминология. Но убежден, что ничего плохого в этом нет.

Простота обращения этого человека успокаивает меня и понемногу-начинаю осваиваться. Кстати рассказываю ему о своем сегодняшнем посещении Скабичевского.

- Он дурак, - говорит Немирович-Данченко, двумя пальцами расправляя бороду. - Давно из ума выжил... Не понимаю, зачем так долго жить на свете... Впрочем, погодите - сейчас все устрою.

Василий Иванович снова садится за письменный стол и на своей визитной карточке пишет рекомендацию.

- Вот, подите в газету "Новости" и передайте от меня Нотовичу вот эту карточку. И все будет сделано.

Благодарю, краснею и окончательно запутываюсь в собственных мыслях.

- Ну, что вы... Такие пустяки, - повторяет писатель, провожая меня до самых дверей.

Надолго запоминаю ласковый блеск его глаз и крепкое дружеское пожатие руки.

Иду в "Новости". Вечереет. У каждой хорошо освещенной витрины останавливаюсь и пробую прочесть автограф на книге и рекомендацию на визитной карточке, но, кроме моего имени, ничего прочесть не могу: почерк Немировича славится своей неразборчивостью, как я узнаю впоследствии.

Далеко от центра, в сером двухэтажном доме помещается редакция газеты "Новости" и квартира самого редактора-издателя.

Швейцар в полинявшей ливрее и с давно небритым лицом внимательно вглядывается в меня, когда говорю о своем желании видеть Нотовича.

- Вы, должно, впервой сюда пожаловали? - обращается ко мне старый служака.

- Да, - коротко отвечаю я.

- Вот то-то и оно-то...

Швейцар из заднего кармана достает фуляровый платок, вытирает слезящиеся глаза и тихо смеется.

- Меня не обманешь. Как есть всех знаю. И зовут меня Осип, как самого хозяина. А они, хозяин-то, не любят этого и требуют называть меня Андреем... А мне что... Лишь бы не обижали... Вот видишь, лестница идет вверх - там они живут со всем семейством. Там просителев не принимают. Лучше всего скажу тебе, войди сюда, нройди коридорчиком, а там увидишь надпись - секретарь... Господин Лесман звать. Ну, ступай...

Старик открывает дверь.

Лесман, молодой человек с черной бородкой, узнав, что имею от Немировича рекомендацию к Нотовичу, просит меня сесть, а сам подносит визитную карточку Василия Ивановича к лампе и долго читает про себя.

- Ну, и почерк!.. Но все же разобрал... У вас имеется рукопись?

- Да...

Секретарь садится за стол и перелистывает мою тетрадку.

- "В царстве нищеты"... Интересное заглавие... Вы подождите немного. Придет редактор - я вас представлю.

Лесман заинтересован мною. Он помнит статью Скабичевского и в моем лице видит нового сотрудника "Новостей"'. Мне секретарь нравится. Рассказываю ему о моем сотрудничестве в ростовских газетах и о моем знакомстве с Немировичем-Данченко.

Неожиданно раздается резкий звонок. Я вздрагиваю.

- Вот и редактор, - говорит Лесман.

Он берет папку с рукописями и гранками, захватывает карточку Немировича и отправляется в редакторский кабинет, - Я доложу о вас, - бросает мне на ходу секретарь.

Насколько мил и добродушен Немирович-Данченко, настолько строг и холоден Нотович. Знаю, что он еврей, и тем не менее, когда вхожу в кабинет и попадаю в фокус его темных зрачков, мне становится не по себе. Суровое выражение бледного лица, обрамленного темнорусой бородой с рыжеватым отливом, и черные сросшиеся брови пугают меня. Даже жировая шишка над правым виском кажется мне строгой.

- Садитесь, - жестом руки указывает мне редктор на близ стоящий стул.

Опускаюсь на краешек и крепко сжимаю руками колени.

- Рукопись ваша очень велика для газеты, но, может быть, если подойдут, напечатаем. Вопрос, как видите, исчерпан.

Встаю, кланяюсь, выхожу и за дверью сталкиваюсь с Лесманом.

- Вы будете напечатаны, и очень скоро, - говорит секретарь.

- Вы попали в хорошее время. Почти все наши фельетонисты на время прекратили работу... Объясню вам завтра, если зайдете.

Уже вечер. Падает первый снег, мокрый, противный снег. А у меня на сердце праздник.