История моей жизни

Так чувствует себя избитый человек, когда попадает в больницу, где нежные руки сестры милосердия накладывают ему повязки на больные места.

Второй раз в моей жизни испытываю безмерную радость, непередаваемую никакими словами, никакой музыкой. В большой петербургской газете на третьей странице появляется начало моих очерков "В царстве нищеты".

Занимаю два полных столбца - триста строк. А внизу курсивом "продолжение следует".

- Понимаешь ли ты, что это значит!.. - весело восклицаю я и тычу пальцем в мою фамилию.

Татьяна Алексеевна улыбается и укоризненно качает головой.

- Ты всегда так, - говорит она, - то приходишь в бешеный восторг, то ныряешь головой в безудержную печаль.

- Нет, нет, ты не понимаешь. Ведь я чему радуюсь? Мне не важно, что за каждые триста строк получаю не шесть рублей, как в заплесневевшем "Приазовском крае", а пятнадцать. И не то меня радует, что печатаюсь в столице, а то, что мой труд принят и признан не Розенштейном, а самим Нотовичем!..

- Леша, ты прав. Это имеет колоссальное значение для твоего будущего... Но ты мне вот что скажи: где взять рубль на сегодняшний день?..

Вопрос жены отрезвляет меня, и я немедленно падаю на землю.

- Знаешь что - cнесем в ломбард наши обручальные кольца... Что такое обручальное кольцо? Эмблема мещанства... Золотом украшенное слабоумие... И, наконец, ведь мы их на днях выкупим, чорт возьми!

Кольца заложены. Иду в редакцию.

Мое появление вызывает заметное любопытство репортеров, сотрудников и более крупных лиц, занимающих здесь видное положение.

- Поздравляю с хорошим началом, - приветствует меня Лесман.

- Ваш первый очерк, а в особенности классификация нищей братии, всем очень.нравится.

Из смежной комнаты выходит высокий стройный старик-генерал.

Широкие лампасы, сюртук на красной подкладке, золотые эполеты, шпоры, все это производит странное впечатление в обстановке редакции.

- Вот автор "В царстве нищеты", - представляет меня генералу Лесман.

Старик протягивает мне руку.

- Откуда вы почерпали такой материал? Замечательно интересные вещи рассказываете... Где вы встречались с такими людьми?..

- Приходилось... Сам многие годы бродил... - смущенно отвечаю я.

По уходе генерала узнаю от Лесмана, что он музыкальный рецензент газеты и зовут его Цезарь Кюи.

В тот же день знакомлюсь с критиком Скриба. Очень интересный, образованный человек. Впоследствии узнаю, что Скриба, Андреевич и Евгений Соловьев - одно и то же лицо.

- Вас хочет видеть Маркиз, - говорит мне Лесман, вернувшись из кабинета редактора.

- Это кто?

- Вы же его знаете - Нотович! Мы его называем Маркизом за его гордый нрав, - поясняет секретарь.

В черных глазах Лесмана появляются хитрые огоньки.

- Здравствуйте, молодой человек, - приветствует меня Нотович. - Итак, вам повезло - вы появились на странице большой прессы. Это не так-то просто... Вы не думайте, что войти в "Новости" - все равно, что войти в синагогу... Я вам делаю имя. Не забудьте этого.

Благодарю, краснею, кланяюсь и думаю о том, как бы сохранить скромность.

Застаю дома Мишу Городецкого и Потресова. Стараюсь делать вид, будто ничего не случилось, но гости не дают мне быть простым и покойным.

- Вы взгляните на этого человека, - кричит Городецкий, - какое равнодушие в глазах и какое утомление в лице! Можно подумать, что он десятки лет живет в Санкт-Петербурге и печатается в "Новостях". Нет, брат, от меня не ускользнешь... Твой успех надо вспрыснуть, и немедленно...

Приходится сбегать в лавочку.

За столом завязывается общий разговор. Городецкий жалуется.

Его притесняет полиция. Евреям, даже если они журналисты, жить в Петербурге воспрещается.

- Что же ты думаешь делать?

- Буду бороться. А если очень станет туго, то крещусь. Чем я хуже Генриха Гейне?.. Татьяна Алексеевна, я знаю, вы меня любите, но я хочу, чтобы вы любили меня, как сына.

Жена смеется, ласково похлопывает Городецкого по плечу и придвигает к нему селедку.

Не менее озабочен и Потресов. С "Русским словом" дело затягивается. Сытин, говорят, ищет компаньона, а пока что жить надо, а средств нет.

Обещаю поговорить о нем и о Городецком с Лесманом.

Меня благодарят, крепко пожимают руку и пьют за мое здоровье.

Растет в моем сознании чувство гордости, но я всеми силами стараюсь скрыть этот порок от друзей моих.

Идем в гости к Никульцевым - старым друзьям Татьяны Алексеевны и Коли. Живут тесно и бедно. Сегодня здесь довольно многолюдно и шумно.

Говорят о студентах, о забастовке на Путиловском заводе, о безработице и о том, как с каждым днем становится труднее жить рабочему.

Не узнаю моей жены. Она очень оживлена, рассказывает о прошлом, делится своими воспоминаниями о Перовской и Желябове, кратко и сильно рисует картину казни народовольцев.

- Я видела, как на телегах везли их. На груди у каждого висела доска с надписью "цареубийца", начертанной большими черными буквами. Стою, вглядываюсь в лица лучших и честнейших людей страны, а у самой в груди буря. Никогда не забуду, как в предсмертных муках корчились тела повешенных... Вот как умирали революционеры... А сейчас мы сами должны встать на борьбу против рабовладельцев...