История моей жизни

- -Позвольте! - неожиданно для самого себя, несдержанно вступаю в спор. - Недавно я был среди рабочих. Пусть они не в смокингах, а в косоворотках, но их политические взгляды куда шире и глубже взглядов господ актеров!.. Они требуют не только свержения царя, но и уничтожения капиталистов и собственности...

Становится тихо. На меня глядят с ужасом. Мне самому немного становится страшно. Ходотов, чтобы замять общую неловкость, вызванную моими словами, подходит, шутя закрывает ладонью мне рот, другой рукой подносит стопку, наполненную коньяком.

Мое выступление у Ходотова имеет последствия: друзья артиста избегают встреч, а к нам во время вечеринок не заводят. Сам Ходотов хотя и поддерживает "добрососедские" отношения, но недавнего дружеского чувства с его стороны я уже не ощущаю.

Татьяна Алексеевна тоже недовольна мною. Она находит, что мое выступление перед людьми, далеко стоящими от народа и политики, было лишним и бесполезным.

- Ведь я ничего особенного не сказал, - возражаю я жене. - Ведь эти люди должны же понять, что не они являются основой человечества и что рано или поздно народ сбросит иго капитализма. И тогда они будут играть не в императорских театрах, а в народных. Вот и все. Подумаешь, какое я преступление совершил... Плевать мне на них...

Татьяна Алексеевна смеется.

- Хоть ты и очень горячий, но политик неважный. Придется тебе, Алеша, многому поучиться, многое узнать путем житейской практики, чтобы войти равноправным в коллектив борющихся за освобождение народа.

Достается мне и от самого Василия Евдокимовича. К нему мы попадаем в одно из ближайших воскресений. Как всегда, застаем нескольких человек рабочих. В том числе и Николая Ростовцева.

Татьяна Алексеевна подробно рассказывает о речи Амфитеатрова и о моем выступлении.

Старик улыбается, добрым взглядом ласкает меня, а затем говорит:

- Знаете ли вы, что такое-конспирация? Нет? Так я вам постараюсь объяснить. Вы не думайте, что конспирация заключается лишь в том, чтобы прятать нелегальщину, делать секретными наши собрания и укрывать от взоров охранки наши крохотные типографии и наши прокламации. Этого всего мало. Настоящий активный подпольный революционер должен конспирировать самого себя. Ни одного слова о том, что он стоит близко к революционерам. Он обязан уметь делать равнодушным лицо свое, когда внутри у него пылает возмущение и ненависть. А вы как поступаете? Входите в дом чуждых людей и цитируете "Манифест" Маркса и Энгельса... Теперь, конечно, будут вас избегать, а то, еще хуже, охранка вами заинтересуется... Нет, дорогой Алексей Иванович, конспирация великое дело. А меня извините за строгое поучение, - добавляет Василий Евдокимович и смеется тихим добродушным смехом.

Потом Лямин - этот человек с лицеи интеллигента и руками рабочего приступает к сообщению о новой политике со стороны вьющего заводского начальства. На Орудийном, Путиловском и Русско-Балтийском заводах разрешено организовать кассы взаимопомощи с правом выбирать для этой цели депутатов. Массы всерьез питают надежды на- улучшение рабочего быта...

- Знаю, - перебивает Лямина Василий Евдокимович, - это отголоски провокаторской деятельности господина Зубатова. Чтобы отвлечь рабочих от политики, охранка задумала остудить революционное движение путем крохотных уступок в области экономических требований. Чепуха... Нас этим не заманишь...

Выступают другие участники собрания. Говерят об усиливающейся безработице. Рассказывают о жестоком отношении к рабочим со стороны заводского начальства.

Вслушиваюсь в речи рабочих и с необычайной ясностью вижу эту чудовищную эксплyатацию, отнимающую у трудящихся масс право на труд и жизнь.

В эти минуты чувство беспредельной ненависти к эксплоататорам овладевает мной, и я мысленно даю себе обет - всю мою жизнь посвятить борьбе за освобождение рабочего класса.

Воскресное утро апрельского дня. Заканчиваю прокламацию под названием "Мужик и Капитал". Сегодня буду читать перед рабочими.

Татьяна Алексеевна говорит, что слушатели с нетерпением ждут меня.

- Откуда ты это знаешь? - спрашиваю я.

- Я в Галерной гавани у Коли повидалась с некоторыми участниками кружка Василия Евдокимовича, и мы решили: сегодня в двенадцать часов дня у Никульцевых состоится собрание для обсуждения вопроса о праздновании Первого мая. Остается всего три дня.

- И там я буду читать?

- Да, если не возражаешь и если у тебя все готово.

- С моей стороны задержки не будет. Вот смотри, в твоем присутствии ставлю последнюю точку. Видишь? А все-таки немного страшно, - добавляю я после небольшой паузы.

- Почему страшно?