История моей жизни

Внезапно раздавшийся ,смех моих слушателей обрывает меня. Но я доволен, что этим заканчивается допрос и начинается более серьезный разговор.

Теперь рассказывает Резник. Мое присутствие его ничуть не стесняет, и ш говорит о том, как я "валялся" на кухне института, как на меня обратил внимание убитый жандармами Нюренберг и как до сих пор я не умею писать.

- Как же так: читаешь такие мудрые книги, а писать не умеешь?!-восклицает жена заведующего, пожимая узенькими плечами.

- У меня не выходит: - я левша, - упавшим голосом говорю я.

- Это ничего не доказывает, - вдруг врывается в разговор старшая дочь Дня. - У нас Лиза Гликман тоже левша и ничего правой рукой не делает, а наша классная наставница ее лечит: на уроках чистописания она левую руку Лизы привязывает полотенцем... Я его тоже могу выучить писать...

- Видишь, Шимеле, - говорит Резник, - как тебе повезло. Даже учительница нашлась... Ты ведь хочешь учиться?..

- Хочу... Очень даже хочу, - живо отвечаю я.

Радостно взволнованный, бегу через все комнаты в нашу переднюю, где Давид стоит перед печуркой и, обливаясь потом, варит неизменную фасоль с сахаром.

- Вы знаете, что со мной случилось?

- Сейчас, наверно, узнаю.

- Меня принимают в училище и прямо во второй класс.

- Кaк принимают - за гостя? - насмешливо спрашивает Давид.

- Нет, не за гостя, а я буду экзамен держать...

- Держаться можно за все - за дверь, за палку и даже за собственный живот, но чтобы держать экзамен - надо что-нибудь знать. Надо хоть уметь написать слово "дурак" с твердым знаком на конце.

- Меня научит писать Анюта.

- Она сама сказала?

- Сама.

- Ну, тогда твое дело в сундуке. Учительница у тебя - первый сорт. Недаром ее из третьего класса не выпускают... Два года сидит.

Шутки Давида меня не обижают - знаю, что он не со зла.

- А вот я тебе сообщу более интересную новость,говорит Давид, ставя на стол горячий горшок с фасольной кашей. - Завтра мы с Левой едем за товаром.

- За каким?

- За самым вкусным - вишни и абрикосы...

- И я с-вами поеду?

- Конечно, поедешь... Кому не лестно за фруктами ездить!

И новая полоса вычерчивается на маленьком поле моей жизни.

12. В ОЖИДАНИИ

Опять лето. Всюду солнце, фрукты и цветы. Богачи уезжают на Фонтаны, а мы, остающиеся в городе, принимаем горячие души из солнечных лучей, глотаем мелкую пыль мостовых и боремся из-за хлеба.

Впрочем, мне лично хлеба искать не приходится. Работаю у братьев Зайдеман и голода не ощущаю. Училище закрыто на все лето, и мы с Давидом приходим сюда только ночевать.

Анюта недовольна мною. Она говорит, что я никогда не научусь писать, если по целым дням не буду дома.

Сознаю, что она права. Мне самому хочется стать образованным человеком, и кроме того, учительница мне очень нравится, но разве можно это сравнить с фруктовым погребом, где так много яблок, груш, апельсинов, персиков...

Наш погреб угольный и выходит прямо на толкучку, а на другом углу большая вывеска с золотыми буквами на синем поле - "Белый орел".

Торгуем мы наславу. Людей здесь огромное множество, и в покупателях недостатка нет. Внизу, под каменной лестницей, ведущей в нежилой подвал, где хранится наш товар, стоит корзина, наполненная "браком". Эта корзина предоставлена мне, и я могу оттуда брать сколько хочу. И я частенько спускаюсь вниз, вылавливаю грушу или персик, пальцем выковыриваю гнилые места, а хорошие куски отправляю в рот.

Бывают дни, когда я сам отказываюсь обедать, - я сыт фруктами.

В те часы, когда мои новые хозяева отправляются за товаром, а я остаюсь один, меня, посещают знакомые.

Подходят некоторые из учеников нашего училища, дружески здороваются со мною и чего-то ждут. Я наделяю их браком. Иногда прискачет на костылях Петя. Я и его угощаю. Но чаще всех наносит визит мой первый одесский приятель, получивший когда-то от Сони двугривенный.

Он все такой же оборванный, голодный и страшно худой. Тонкое оливковое лицо его совершенно разучилось улыбаться, а в темных глазах часто вспыхивают злые огоньки недобитой собаки. Зовут его Шмерл. Он просится ко мне в помощники. Но разве Зайдеманы примут такого халамидника...[ Халамидник базарный жулик. ]

Никогда еще я не был так доволен жизнью. Чего мне нехватает?

Работа у меня легкая и занятная - торгую фруктами! Сыт доотказа, сплю много, крепко и одет прилично.

И если бы не Шмерл - этот живой призрак нищеты и голода, вызывающий во мне мучительное чувство жалости, переходящее подчас в досаду, и если бы не Анюта, упрекающая меня в лени, - я окончательно считал бы себя счастливым.

И вот в эти горячие солнечные дни, когда мне так хорошо живется, вдруг снова носится по городу тревожный слух о погроме.

На этот раз говорят, что евреев хотят громить греки за то, что где-то в Турции убит их самый больший священник, по имени патриарх Григорий.

- А при чем тут евреи? - спрашиваю я у Давида.

- Евреи тут не при чем, но кого-нибудь надо же бить!.. eсли нападешь на немцев - они сдачу дадут, у них войска, крепости, пушки... То же самое у французов, у англичан... У евреев же ничего и никого. За нас никто не заступится... Ну и бьют...