История моей жизни

- На нас напали первоклассники... Избили и кепки ногами измяли...

Йоселе плачет. Кепки у обоих изрядно пострадали.

Мною овладевает желание подраться.

- А где они?

- На Чудновской улице... Спрятались и ждут нас...

- Сколько их?

- Шестеро...

Пробегаю глазами по моей армии. Кроме меня и Мотеле, имеется еще Срулик - сын сапожника, хорошо на кулачках дерется.

А вот еще Лейбеле - сын печника, крепкий бутуз, грудастый и здоров бороться.

- Кто на выручку? - спрашиваю я.

Все согласны. План придуман быстрый и простой: Йоселе с товарищем идут по Чудновской улице, а мы, как будто посторонние, шагаем по другой стороне и даже не глядим на них.

Драка завязывается немедленно, как только вступаем на Чудновскую улицу. Из ворот первого дома выбегает небольшая кучка гимназистов, вооруженных линейками.

За спиной у каждого из них болтается ранец.

Розенцвейг и его приятель порядком трусят и бегут на нашу сторону.

Я запускаю два пальца в рот и режу улицу острым длительным свистом.

- Бей их!.. Чего смотреть!..

Наш воинственный крик, разбойничий посвист, грязные рожи, босые ноги создают панику, и гимназисты бросаются в бегство.

Но от нас не легко удрать. На одном из них я уже сижу верхом и его же линейкой сыплю по чем попало. Мотеле и Срулик прижали другого к стене и усердно награждают кулаками.

Отчаянные вопли попавших в наши руки первоклассников заставляют нас отпустить их. Немного спустя на взбудораженной улице становится тихо.

Йоселе и его товарищ сердечно благодарят нас.

- Вы не бойтесь: мы их каждый день бить станем, ежели что... Вы нам только на харчи давайте, чтобы мы сильными были.

Звали избитого мною гимназиста Хаим Флексер - впоследствии известный критик-публицист, идеалист-мистик Аким Волынский, автор книг "Русские критики" и "Борьба за идеализм".

- А сколько это стоит? - интересуется товарищ Розенцвейга.

Мы с Мотеле переглядываемся, и я нерешительно назначаю цену:

- Если за каждую побитую морду вы дадите нам четыре гроша... ведь это не будет дорого?..

- Конечно, нет! - соглашается Розенцвейг. - У тебя есть?.. - обращается он к товарищу.

- У меня три гроша... Сейчас достану...

Товарищ Йоселе вытаскивает из кармана брюк монету в полторы копейки и отдает мне.

- Ну, вот... а завтра еще дадим... - бросают нам на прощание наши заказчики.

Мы с Мотеле очень довольны сделкой, а во мне снова загорается мечта... Мы будем избивать гимназистов... И если даже по два гроша дадут за каждую рожу, и то ведь хлеб...

5. МЕСТЬ

Я снова прячусь па дне Черной балки: сегодняшняя битва закончилась поражением. Первоклассники привели с собою взрослых гимназистов, с усами, и мы бежали...

За все мои восемь лет сегодня самый суровый для меня день.

Mет хлеба, нет солнца, кругом серая муть, и, вдобавок, ветер хлещет по лицу колючим холодом.

Мотеле плачет: отец его ушел утром в город и не оставил ни одной съедобной крошки.

- Слушай, Мотеле, - говорю я, - не плачь. Я сейчас пойду туда, где живут Розенцвейги, и буду стоять у калитки, пока Йоселе не выбежит. Он добрый...

Мотеле верит мне, и я ухожу.

Долго стою у знакомой калитки. От холода сжимаюсь в комочек и мечтаю о том, как Йоселе даст мне большой-большой кусок хлеба, и я поделюсь с голодным другом.

И наконец тот, кого я так мучительно жду, показывается.

Йоселе без ранца, но зато длинная до пят шинель застегнута на все пуговицы. Он поднимает полы шинели и важно переступает через калитку. Меня не видит. Чтобы войти в его глаза, я галопом несусь вперед, потом поворачиваю назад и медленно иду навстречу.

Маленький Розенцвейг узнает меня и смущенно опускает голову.

- Ты куда идешь? - спрашиваю, не зная с чего начать.

- К Гурляндам иду. Там мой товарищ, Ильюша, именинник... Отец подарил ему железную дорогу...

- Завтра, - перебиваю я, - наберу много ребят, самых сильных, и твоих первоклассников...

- Не надо, не надо... - торопливо останавливает меня Иоселе... - За вчерашнюю драку, знаешь, что было? Меня занесли в штрафной журнал... Моя мама и старший брат Гриша строго-настрого запретили мне с тобой знакомство вести, и еще...

Но дальше я уже не слышу: отхожу прочь с горячим стыдом в глазах и еще раз вижу, как черная туча падает на мои плечи.

На Розенцвейга не сержусь: он не виноват, когда старшие запрещают... И я не виноват, раз они сами просили заступиться...

На Малой Бердичевской очень много красивых домов.

Прохожу мимо одного из них, вижу раскрытое окно и останавливаюсь. Из окна вырывается детский шум - смех и громкие выкрики.

- Дай мне завести... Ну, дай же один раз...

Узнаю голос Иоселе и догадываюсь, что стою перед домом Гурляндов. Недавняя обида гаснет, и мне хочется посмотреть, что делается там, внутри. Высота меня не смущает: вскакиваю на выступ фундамента, руками хватаюсь за железный скат подоконника, и голова моя уже чернеет в просвете окна.