История моей жизни

И когда Голда, опухшая от водянки и через силу двигая слоновыми ногами, тащит на себе кухонный столик с дверцами и ящиками, приобретенный за четвертак, никто ей не зaвидyeT.

Вечером перед сном набираюсь храбрости и говорю Давиду:

- Господин Зайдеман, вы с дядей Левой не можете меня захватить с собой в Америку?

- Куда? - спрашивает сонным голосом улегшийся хозяин.

- В Америку, - робко повторяю я.

- Если бы ты был узелок, мы бы тебя захватили, а ты хотя и маленький, но живой... Под каким же видом мы тебя возьмем?.. Ты знаешь, как мы едем. Нас всех перепишут, составят семейные списки, где будут указаны даже грудные ребята, и всех проверят жандармы, когда попадем на пароход... Вот и соображай...

- А меня в списки нельзя вставить?

- Что значит вставить? Ведь ты же не стеклышко для очков... За такую "вставку" нас самих могут оставить в Одессе, и мы будем здесь жить до второго погрома...

Давид лежит, а я сижу перед столиком и через раскрытое окно гляжу на звезды. Печаль садится мне на плечи. Кладу голову на ладони, и сквозь слезы звездная сеть в черной глубине-летней ночи пугает меня своей беспредельностью. Что я один буду делать в этом огромном мире?..

- Дядя Давид! -~ с отчаянием в голосе взываю я.

- Ну? - откликается хозяин.

Слезаю с табуретки и подхожу к нему.

- Разве нельзя так сделать, чтобы я спрятался на пароходе?

Давид молчит.

- Во время посадки, - продолжаю я упавшим тоном, - легко проскользнуть... Многие знаменитые путешественники так делали, будучи мальчиками... Я сам читал об этом...

- Вот это совсем другая история... Все будет зависеть от ловкости... Ну, а лотом?..

- Что потом?

- Когда попадешь в Америку... Что ты там делать будешь?

Не будь Давид взрослым, я, конечно, не стал бы перед ним скрываться и рассказал бы ему о моем твердом намерении по прибытии в Америку отправиться в девственные леса и вместе с вождями индейских племен бороться за освобождение краснокожих, но я знаю, что Давид меня высмеет, и, притворившись тихим домашним мальчиком, я отвечаю:

- Буду работать, служить... Вместе с вами, с дядей Левой... Стану делать все, что ррикажете...

- Что же, я ничего не имею против, если тебе удастся спрятаться. Думаю, что и Лева не станет возражать... Завтра поговорю с ним. В Америке ты не пропадешь...

Давид громко и длительно зевает, поворачивается лицом к стене и... уже спит.

И пусть спит. Он свое дело сделал: отравил сладким ядом мое сознание и успокоился. А мне не до сна. В этот тихий вечерний час я переживаю вечность. Никогда еще мечты не поднимали меня на такую высоту. Я уже в Америке и творю чудеса. Побеждаю белых, освобождаю рабов, торжественно возвращаю индейцам принадлежащую им страну, открываю алмазные копи, золотые россыпи и отправляюсь вместе с "Красным Волком" и "Меткой Пулей" в Россию наводить порядок. Вот и Петербург. Врываемся во дворец, и по моему приказанию "Красный Волк" срывает корону с головы царя. Александр третий падает на колени, низко кланяется - бородой пол метет и, плача, клянется, что никогда в России не будет еврейских погромов... Но я ему не верю и... сам засыпаю, сидя за столом.

Лева согласен взять меня с собой, если мне удастся спрятаться. Матильда тоже согласна. В первый раз после погрома она смеется и дружески похлопывает меня по плечу.

- Короша малшишка...

Но моя хозяйка уже не та: сошел живой румянец с лицд, под глазом желтеет пятно заживающего синяка, и нет прежней восторженности в голосе.

Лева мне тоже кажется другим. Коричневый шрам от виска до подбородка и темносерые струпья засыхающих ран на коротко остриженной голове делают его почти неузнаваемым.

Сейчас Зайдеманы для меня самые близкие люди, и я всячески стараюсь войти в их жизнь и стать им необходимым. Я готов расшибиться вдребезги, лишь бы угодить и помочь им.

Почти все вещи уже уложены и запакованы. В комнате, всегда чистой и красиво убранной, теперь небывалый беспорядок. Железная кровать уже продана и стоит сложенная у стены и покрытая рогожей.

На подоконнике и на полу кучи мусора.

Лева работает над каким-то узлом, крепко стягивая веревку, и при этом кряхтит и сквозь стиснутые зубы выдавливает слова:

- Одесса-мама, чтоб тебя холера задавила... Шимеле, - вдруг обращается он ко мне, - не можешь ли где достать газетной бумаги?.. Не во что завернуть мелкие вещи...

- Сию минуту, - радостно откликаюсь я и выбегаю на улицу.

Минута - и я уже во дворе дома Черепенникова.

Здесь около ворот находится сарай, принадлежащий нашему училищу. Там мы держим все принадлежности для уборки классов - щетки, половые тряпки, мел, чернила и дрова. Кроме того, здесь же вдоль стены сложены большие книги в парусиновых переплетах. Это комплекты "Русского еврея" и "Рассвета" за целое десятилетие. Вот к этим переплетенным газетам я и хочу добраться; но они лежат высокими кипами, и без подставки мне не достать.

Через открытую дверь солнце стелет золотую дорожку, и мне все видно. За рогожным кулем древесных углей стоит колода для колки дров. Обеими руками хватаюсь за куль и отшвыриваю его в сторону. Поднимается черная туча пыли.