История моей жизни. Наследная принцесса Саксонии о скандале в королевской семье

Ида Кремер оставила меня через шесть недель. Позже она состряпала мерзкую книжонку, в которой клеветала на меня и мою жизнь во Флоренции. Пасквиль вышел скандальным, но, скорее всего, ее заказчики остались довольны. Кремер пыталась продать книжку одному «закулисному» издателю в Берлине. Как только мои друзья в Саксонии услышали об идущих переговорах, они пригрозили бойкотировать любого издателя, который выпустит пасквиль. В конце концов книжонку Кремер выпустили в виде фельетона в одной берлинской газете. В опубликованном клубке лжи имелось несколько гран правды: в конце концов, авторша сидела со мной за одним столом, у нее было много возможностей для того, чтобы получше узнать меня, и несколько фактов, упомянутых в пасквиле, она могла узнать только от меня. К сожалению, эта чудовищная ложь, как и фальшивые «Признания принцессы», причинили мне огромный ущерб. Впрочем, содержащиеся в сочинении Кремер обвинения оказались настолько мерзкими, что я предпочла не отвечать на них и ничего не опровергать публично.

К тому времени я уже привыкла к циркулирующим вокруг меня слухам и скандальным репортажам. Невозможно было развернуть газету и не наткнуться на статью обо мне. Я не без интереса читаю вымышленные сообщения о моих необычайных и экстравагантных пристрастиях. Но больше всего боли и отвращения причиняли мне ни на чем не основанные материалы о моей личной жизни. Стоило мне заговорить с мужчиной, как его объявляли моим любовником, и мне невозможно было ни с кем дружить без того, чтобы наши отношения не омрачались самыми гнусными домыслами.

Моя жизнь была скучной и монотонной. Я ездила верхом и в автомобиле, а летом путешествовала. Время от времени я навещала папу и маму, которые стали относиться ко мне вполне дружелюбно. Единственное яркое событие произошло в октябре 1906 года, когда король позволил мне на полтора часа встретиться с моими милыми мальчиками. Я преисполнилась радости из-за его доброты и решила взять с собой Монику, чтобы она познакомилась со своими братьями и сестрами.

Встреча состоялась в посольстве Саксонии в Мюнхене. Со мной поехала мама. Меня предупредили, что я должна подчиняться заранее оговоренным условиям и правилам. Мне не разрешили говорить с сыновьями наедине. Особо запретили произносить хоть слово о моем отъезде из Саксонии и моем нынешнем образе жизни.

Приехав в Мюнхен, мы сразу отправились в посольство. Посол Саксонии, который должен был ждать меня наверху, как было договорено, спустился к моему экипажу и, поцеловав мне руку, со слезами на глазах произнес:

– Пойдемте скорее, принцесса, ваши малыши с нетерпением ждут встречи с матерью!

Мы поспешили наверх, и он распахнул дверь салона. День был темный, и сначала я увидела лишь силуэты Юри и Тиа, которые сидели у окна. Я пошла к ним; мне показалось, что комната кружится передо мной; меня раздирали тысячи эмоций, и я не могла поверить, что передо мной в самом деле мои милые дети. Дрожа, – сердце мое переполнилось материнской любовью, смешанной с болью, – я заключила детей в объятия, и они прижались ко мне, как будто мы никогда не разлучались. Мы вместе пообедали, и мальчики рассказали, что папа всегда приказывает им молиться за маму, которая так далеко. Такое напоминание обо мне было приятным, хотя и с привкусом горечи, и я с болью подумала: если бы только Фридрих-Август привез детей ко мне, насколько по-другому все могло бы быть! Время пролетело слишком быстро, и настал миг расставания – не могу найти слов, чтобы его описать. Дети уехали в Канны, а мы с Моникой вернулись во Флоренцию.

Каждый год король просил меня отдать Монику, и всякий раз я умоляла, чтобы мне позволили подержать ее у себя еще немного. Моника была поистине красивым ребенком; она обладала замечательным, солнечным характером и подкупающим обаянием. Мы с ней были неразлучны. Ее общество настолько скрашивало мою жизнь, что я не могла смириться с мыслью о расставании с ней даже на день. Однако ужасное давление в конце концов стало для меня невыносимым. Мне указывали, что моя любовь эгоистична; просили не лишать мою дочь тех преимуществ, которыми она обладает по праву рождения, настаивая, чтобы она разделяла мой несчастный жребий. Я всегда пыталась совершенно беспристрастно относиться к собственным делам и потому всесторонне обдумала вопрос о будущем Моники. Я решила на время отставить в сторону свою материнскую любовь… В конце концов я пришла к выводу: если ей все равно суждено уехать в Саксонию, для нее гораздо лучше ехать, пока она еще маленькая. Тогда никто не сможет упрекнуть меня в том, что я держала ее при себе, пока она не вырастет настолько, что ее можно будет настраивать против родственников. Я не хотела, чтобы дочь когда-нибудь обвиняла меня в том, что я лишила ее принадлежащих ей по праву привилегий. И хотя она, наверное, была со мной очень счастлива, мне показалось, что мой долг – вернуть ее отцу. Могу лишь надеяться, что судьба моей маленькой Моники как принцессы будет счастливее, чем моя собственная участь.