История моей жизни. Записки пойменного жителя (сборник)

А мне хотелось, чтобы она мыслила одинаково со мной, стремилась бы к тому же, к чему я стремлюсь, радовалась тому, чему я радуюсь. Я, имея перед собой цель создать обеспеченное, культурное, достойное человека существование в будущем, легко мирился с безотрадным существованием в настоящем, когда был уверен, что я все же продвигаюсь к этой цели. Я старался эти взгляды внушить и ей, но привычки и окружающая среда порой брали свое. Она часто меня упрекала: «Ну, что это за жизнь: работай, работай, никакого удовольствия не видишь. Люди-то хоть дождутся праздника, так со своими родными повидаются, а мы живем, как зверье какое, ни люди к нам, ни мы к людям».

В такие минуты меня охватывало одиночество, тоска. Я с грустью вспоминал своих товарищей по плену: мне казалось, будь мы с ними вместе, мы создали бы коммуну, о которой мечтали, с культурной и обеспеченной жизнью. Здесь я начал терять на это надежду: по всем ближним деревням я не мог нащупать ни одного человека, который мог бы серьезно проникнуться этой идеей, поверить в нее.

Вот в этой-то обстановке я дошел до такого состояния, что стал мечтать о другой женщине. Конечно, я думал, что женщина, которая могла бы принести мне радость, должна принадлежать к культурным людям. Но о такой я не мог мечтать, находясь на положении мужика-лапотника, не имеющего мало-мальски приличной одежды даже для праздничных дней. Поэтому мои стремления вылились просто в желание близости с другой женщиной, я просто искал разнообразия, не думая о последствиях.

Когда отдали Федю учиться, жена стала поговаривать, что не мешало бы взять какую-нибудь работницу (батрачку). Я с нею соглашался, втайне подло думая: хорошо бы попалась такая работница, которая не отказалась бы со мной сожительствовать. И вот как раз около этого времени приходит к нам в сопровождении своей тетушки — бабы из Ларинской одна женщина с Уфтюги и просит нас взять ее пожить до весны, так как ей некуда деваться: она ушла от мужа, а мать домой ее не пускает. За питание и жилье она может помогать работать. Потолковав с женой, мы оставили ее пока на неделю, так как, мол, может быть, тебе и не понравится у нас. Дело это было в середине зимы, в начале 1924 года. Она осталась у нас и по истечении недели.

Я почти с первых же недель стал давать ей понять о своих намерениях. Она однажды даже сказала жене, что ей жить стало у нас нельзя, так как, мол, Иван вот какие делает предложения. Жена ее же отругала: как тебе, говорит, не стыдно заводить такие сплетни, мой муж не такой, он никогда не позволит себе этого. И я продолжал осаду.

Ольга не была красивой, но и не была отталкивающей. Привлекали меня в ней ее молодость (ей был 22-й год), простота и наивность характера, ее всегда веселое настроение, которым она заражала окружающих. Потом, когда она, почувствовав себя беременной, поехала от нас в Устюг, чтобы там где-нибудь устроиться, о ней даже жена грустила и желала, чтобы она не смогла устроиться в Устюге и вынуждена была вернуться к нам.

Жене все уши прожужжали, что «мужик живет с Ольгой», но она все не допускала мысли, чтобы я мог сделать эту подлость. Мне эта ее вера в меня была невыносима, я все собирался сказать ей правду и не делал этого только потому, что боялся этим ей повредить, зная, что легко она к этому отнестись не сможет. Надеялся еще и на то, что, может быть, Ольга ошиблась насчет беременности или же она сделает аборт, и тогда со временем все забудется. К тому же я считал, что если у жены были подозрения, то она должна была сама спросить меня в упор, правда ли это, и я, конечно, сказал бы тогда правду.

Сознался я ей тогда, когда узнал, что у Ольги родился и жив ребенок, которого я, безусловно, обязан содержать, хотя я и знал, что в суд Ольга на меня не подаст. Сознался и сказал, что если бы, мол, ты поступила так, то я сказал бы, что ты мне больше не жена. Поэтому и ты можешь не стесняться, поступить со мной таким же образом. При этом если бы она так решила, я оставлял ей целиком все наше хозяйство и обязывался обеспечивать детей. Но она, как ни тяжело ей было мое признание, заявила, что расстаться со мной у нее не хватит сил, что она не отстанет от меня, куда бы я ни поехал, готова жить со мной даже в шалаше. Ольгу же она с этого времени начала ругать, не выбирая выражений, виня во всем только ее.

А между тем виноват был, конечно, только я: я ведь не молоденький несмышленыш, которого она могла «совратить». Наоборот, она, против моего ожидания, очень долго и стойко выдерживала мою осаду, лишь на четвертый месяц я добился осуществления своей цели. Стремясь к этой гнусной цели, я не хотел думать о последствиях. Ольга иногда говорила: «А что будет, если я забеременею?» Я, напуская на себя безразличие, успокаивал: да ничего, мол, не будет, ну, построю тебе избенку, куплю швейную машину, научу тебя шить — вот и будешь жить и содержать своего ребенка. Втайне же надеялся, что, авось, беременности и не будет.