История моей жизни. Записки пойменного жителя (сборник)

В этом же домишке остановились ночевать еще два мужика из их села, возвращавшиеся домой из Петропавловска, тоже, как я понял потом из ихних разговоров, кулаки. Они достали четверть самогона и три бутылки «рыковки»[377]. Все это они за вечер вылакали. Очень настойчиво и мне предлагали, но я, мотивируя тем, что меня сразу стошнит, сумел все же отказаться и залез спать на полати[378].

Избенка была лепленая из глины, очень маленькая, полати были под самым потолком, а они ночью так накурили, что я от дыма проснулся. Долго крепился, не слезал: они уже были очень пьяны и я знал, что они примутся опять меня угощать, а от пьяных отговориться трудно. Они самодовольно похвалялись, разговаривая между собой: «Чё, паре, мы ведь не простые люди, мы — дубинкинская буржуазия, кого нам делать[379], как не пировать». И хвалились, кто меньше дней был трезвым в эту зиму.

Швецов рассказывал своим собутыльникам: «Это со мной едет мой друг, мы с ним вместе в плену были. Он хоть и коммунист (я тогда не был членом партии, наверное, он назвал меня так потому, что я был ходоком от коммуны), но хороший, честный человек, таких людей я мало встречал». После такого гимна мне пришлось еще крепиться, лежать на полатях, задыхаясь от дыма, потому что слезть в это время — значило неизбежно подвергнуться их пьяному потчеванию и излияниям похвал.

Но, в конце концов, я все же был вынужден слезть с полатей. Я старался сделать это незаметно, но не успел прилечь на полу, как они меня потащили за стол. Отбиться от них можно было разве только кулаками. Пришлось сесть и принять чашку с водкой. Хлебнув глоток, я изобразил, что меня тошнит, и под этим предлогом вырвался из-за стола.

— Ну чё, паре, робята, не надо неволить человека, раз душа у его не принимает, — и больше они уж не приставали. Я лег в углу на голый пол и вскоре под их бормотание уснул.

Когда я утром проснулся, их уже не было в избе. Наскоро одевшись и выйдя на улицу, я увидел, что Швецов уже запряг лошадей, и на его лице не было следов похмелья.

— Ну, как, с похмелья голова не болит?

— Нет, — говорит, — она у меня привыкла. Я с той поры, как кончили жниву[380], редкий день бывал сухой-то.

И начал с увлечением рассказывать мне о своих пьяных похождениях. А я про себя думал, это если бы я в своем хозяйстве мог иметь такой достаток, я наладил бы жизнь культурную, с разумным времяпровождением досуга для всей семьи.

В Петропавловске мы с ним распрощались. Я извлек из воза свою котомку, которая оказалась разбухшей: там появились пшеничные калачи и фунтов пять сливочного масла. Он просил заезжать на обратном пути, но я, конечно, не заехал и больше ему не писал. В 1932 году я встретил в поезде между Вяткой и Вологдой мужика из их села, он рассказал, что Швецовы раскулачены[381], и никого из их семьи дома нет.

В Омске я остановился только на пару дней. В Губземуправлении мне предложили подбирать участок для коммуны на общих основаниях, наравне с переселенцами-единоличниками. Тут я встретил массу и ходоков, и уже совсем приехавших с семьями. Некоторые уже по году и больше тут живут, но земли еще не получили. Проелись вчистую, пооборвались. Из-за отсутствия заработков многие кормились милостыней, а обратно уехать было не на что. Вот эти люди, исколесившие многие районы, рассказали мне, что участков хороших нет: то они в тайге, где надо добывать землю из-под векового леса, а то в степи, где леса нет совсем ни на постройку, ни на дрова, и воду достать трудно, слишком на большой она глубине.

Я так и не пошел смотреть участки, зная наперед, что на необжитом участке, да при отсутствии побочных заработков мне со своей бедной коммуной не прижиться. А на содействие местных властей в смысле получения кредитов и другой поддержки, как я видел, надежды почти нет. Тогда был такой период, что к коммунам и другим видам колхозов чувствовалось охлаждение даже и в Москве ввиду их неустойчивости и претензий на государственную помощь, а тем более в Сибири, где тогда еще в каждом учреждении сидели бывшие колчаковцы или их приспешники[382].

В Новосибирске, тогда еще Новониколаевске, я увидел то же самое, но ходоков и переселенцев здесь было еще больше. Губземуправление, а персонально агроном Козинкин, дал мне путевку в Черепановский район: там был участок помещичьей земли в 400 десятин пашни и 200 десятин покоса. Земля лучшая по району, но в степи, где не было близко леса ни на постройку, ни на топливо. Лес можно было приобретать только на железнодорожной станции Черепаново, и цена на него была не по нашим средствам: на худенький домик для одной семьи потребовалась бы тысяча рублей!

Я покумекал — вижу, дело опять не выйдет. С этим и вернулся к Козинкину. Тогда он направил меня в Сибземуправление, к некоему Любину. Разыскав его, я был неприятно озадачен его чересчур жирной внешностью. Шеи у него не было, просто на туловище выше плеч возвышалась некая тумба. У нас с ним произошел такой разговор:

— Вы будете товарищ Любин?

— Что нужно? — ответил он, не поднимая головы.