История моей жизни. Записки пойменного жителя (сборник)

В Ярославль приехали в час или два дня. Дорога показалась слишком короткой, хотелось бы еще ехать и ехать, потому что в поезде я меньше чувствовал свою обездоленность, чувствовал себя равным с другими пассажирами. А когда поезд остановился на Всполье[505], и надо было выходить, на сердце опять стало тяжело, гнела забота: устроимся ли где-нибудь на ночлег или придется провести ночь, а может быть, и не одну на вокзале?

Первым делом пошли разыскивать Дом колхозника. Нашли его в самом центре города. На дверях прочитали объявление, что регистрация и впуск ночлежников производятся с 7 вечера, цена за ночлег с человека 5 рублей, при этом нужно обязательно пройти врачебный осмотр, дезинфекцию и баню. Ввиду такой дороговизны и сложности доступа пришлось от ночлега тут отказаться. Ольгу с Толькой я отправил на вокзал, где можно было провести ночь, сидя на скамейке, и даже вздремнуть тоже сидя, а сам пошел разыскивать сына.

Найдя по адресу дом, я на двери первой же квартиры увидел табличку: «Юров Ф. И.». Ага, значит, здесь. Постучал. Кто-то ответил, и я робко вошел. В квартире была одна женщина, кто она, я не знал. Спросил: «Здесь живет Юров Федор Иванович?» Она, ответив утвердительно, пригласила войти в комнату и садиться, а сама куда-то ушла.

Я неловко сел на мягкий диван, который неожиданно глубоко продавился подо мной, так что чуть ноги кверху не взлетели, и стал осматривать жилище своего сына. Оштукатуренные и побеленные потолок и стены, большие окна с кружевными занавесками, столы, покрытые скатертями, комод с блестящими приборами и слоноподобный мягкий диван — все это после пережитого за последние годы, после моей убогой избушки, прокопченной дымом лучины, на меня подействовало неблагоприятно, я сразу почувствовал себя не в своей тарелке.

Но вот вошел сын. Я растерялся, как школьник на экзамене, даже больше. Я не знал, как себя держать, а от стыда за эту заминку растерянность еще возрастала, я не знал, куда убрать свои руки и ноги.

Подав мне руку, он как-то деланно улыбался, вроде кому-то подражая, пристально меня рассматривал, как бы запоминая черты моего лица. Тут же была и сношенька, тоже поздоровалась со мной. Несмотря на самую изысканную вежливость их обоих, я сразу почувствовал себя как-то неловко. Не чувствовалось родственной или даже искренней дружеской теплоты. Хотя они старательно разыгрывали из себя вежливых, интеллигентных хозяев, мне показалось, что сношенька была мне не рада, а Федьке перед ней за меня стыдно, поэтому он тоже не рад. Последующее показало, что это первое впечатление не было ошибочным.

Не помню даже, не срывалось ли у меня в тот вечер «вы» при обращении к сыну, во всяком случае, не раз я ловил себя на попытке так обратиться.

Потом, в ходе беседы, мне пришлось сказать, что со мной приехали спутники и что они ночуют на вокзале. Когда я это говорил, Зины в комнате не было. Федька, конечно, сказал, почему я их не привел с собой, но чувствовалось, что говорил он так, что называется, для очищения совести. Я понял, что ему действительно было бы неловко перед женой, если бы я пришел с Ольгой. И когда я сказал, что ничего, мол, и там заночуют, он не стал настаивать.

Так мы сидели и продолжали разговоры, хотя мне было не очень по себе: я не мог не думать о том, как они там переночуют. Ведь на вокзалах больших городов всегда полно шпаны, а кроме того бывает, что из вокзала и выгоняют тех, у кого нет проездных билетов. Дело уже подходило к полуночи, когда Федька, придя из другой комнаты, где, очевидно, советовался со своей супругой, сказал: «Давай, пока еще ходят трамваи, поедем, привезем Ольгу и Тольку». Я, конечно, не заставил долго себя просить.

На следующий день Зинушка уже показала свой характер. Когда она пошла на работу, я и Федька спали. Она Ольге наказала: «Встанет Федя — скажи ему, чтобы он наколол дров». У него была ночная смена, днем он был свободен, но дров почему-то не наколол. Ольга просила показать, где дрова, хотела наколоть, но ей не показали. Придя с работы и увидев, что ее распоряжение не выполнено, Зинушка надулась. Когда ей Федька стал показывать, какие он купил продукты, она даже не взглянула, а когда варила обед, то все ворчала, что она, мол, не прислуга и т. д. Понятно, что нам, непрошеным гостям, пришлось еще больше сжаться.