История моей жизни. Записки пойменного жителя (сборник)

Все это похоже на дрязги, но эти дрязги имеют для меня глубокое значение, потому что дело идет о взаимоотношениях с сыном. С сыном, на которого у меня было достаточно оснований возлагать самые большие надежды: ведь он же был лучшим учеником в семилетке, активнейшим парнем в комсомоле. Переписку мы с ним вели в товарищеском духе. Правда, когда я узнал из его письма, что жена его имеет слабость красить губы[511], то подумал, что парень, видно, связал себя с пустой женщиной. Но я никак не думал, что он под ее влиянием докатился до того, что распростился с комсомолом, махнул рукой на дальнейшую учебу и решил вить уютное семейное гнездышко.

Личные наблюдения превзошли мои самые худшие ожидания. С первых же дней я увидел, какое большое значение придает мой Федька дивану, галстуку и прочим предметам декоративного порядка и как он пусто проводит свой досуг.

А досуга у него было больше чем достаточно. Работал он тогда диспетчером на подстанции, дежурил по 7 часов в сутки. При этом на дежурстве у них можно было читать газеты и прочее, значит, и это время можно было использовать для саморазвития. Из свободного же времени он слишком много уделял на сон, спал иногда по 12 часов в сутки и даже больше. А остальное время убивал на то, что они сидели с супругой на диване и любезничали. Это было в ее духе, у нее была потребность, чтобы муж ею любовался, млел от созерцания ее красоты и, видать, она приучила его к этому, а сама заимствовала это из романов.

Или же он играл целыми днями в карты со свояченицей, гостившей у них. Почти ничего не читал, только просматривал газеты. Да и книг у него, кроме специальных по электротехнике, почти не было, никаких литературных новинок.

Все это на меня подействовало неприятно. Неужели, думаю, у моего Федьки нет никакого желания к учебе, к овладению знаниями? Если я, почти неграмотный, испытывал в его возрасте такую жажду к знаниям и пользовался каждой свободной минутой, столь редкой в моей перегруженной работой крестьянской жизни, чтобы прочитать любую, какая попадалась или какую удавалось достать, книжку, то ему-то, уже вкусившему сладость знаний, казалось бы, нужно иметь еще большую жажду.

Из писем его так это и представлялось. Он в них писал, что много занимается самообразованием, так что почти не имеет свободного времени. Не знаю, врал он это или, может быть, в то время было и так, а потом, возможно, любимая супруга своим воздействием приучила его к иным интересам…

Мне всегда было противно смотреть, как люди, выросшие в крестьянской среде, выбившись до того или иного солидного служебного положения, начинали обезьянничать, копируя кого-то, начинали и сидеть, и ходить, и говорить, и смеяться как-то неестественно, как бы играя на сцене. Из близких моих знакомых был таким Котельников Паша, вначале избач. А когда он женился и стал райполитпросветорганизатором[512], то его уж Пашей звать было нельзя, он напускал на себя важность, как индюк. По отношению к жене он был как послушная барышня из института благородных девиц по отношению к классной даме. Она ему то и дело делала замечания: то он высморкался слишком громко, то кашлянул по-мужицки. И он принимал это как разумнейшие наставления и старался ошибок не повторять. А еще был агроном Пустохин, парень тоже из бедной крестьянской семьи, и, несмотря на институтское образование, остался простым в обращении с массами, но и на него жена оказала «благотворное» влияние. Несмотря на то, что, когда они ссорились (а это у них случалось очень часто), он был с нею крайне груб, доходя до таких упреков, сколько-де, мол, ты уже мужчин сменила — все же, когда у них устанавливалось «мирное житие», он явно следовал правилам, преподанным женой (она была дочь крупного деревенского торговца). Так, пообедав, он подходил к супруге, целовал ее и говорил «спасибо», идя на занятия на 5–6 часов, прощался и целовал…

Откуда, черт возьми, эти люди взяли, что все это — признаки культуры? По-моему, все это только обезьянничание: видали или читывали в романах, что так где-то кто-то делает, вот и подражают, воображая, что это делает их из простых смертных людьми какой-то иной категории. У того же Пустохина мне пришлось наблюдать такую подлость: когда они обедают, прислуга-няня, она же кухарка, подносит им кушания и лишь когда они закончат трапезу, она ест остатки на кухне. Ну, чем не господа? А ведь, черт возьми, Пустохин был член партии, должен бы знать, что неуместно у нас барское отношение к прислуге. И все потому, что так нужно было жене.

Если мне было противно наблюдать подобное у знакомых, то каково же мне было увидеть, что мой Федька стал таким же, если не хуже! Правда, при мне у них прислуги не было, но я слышал их разговоры о том, какие у них жили няни, какое с ними было мучение, и делать-то они ничего не умели, и лентяйки-то они были, и глядеть приходилось, чтобы не обворовали — ну, точь-в-точь разговоры господ прежнего времени.