История моей жизни. Записки пойменного жителя (сборник)

Летом лошадей на ночь часто отпускали на волю, и они, собравшись в большой табун, мирно паслись за околицами деревень, в скотиньих выгонах, на молодой отаве после сенокоса. Нередко лошади прорывали жердяные ограды в овсяные поля и, нажравшись там досыта, прибегали в деревни, поднимая дорогой пыль.

Производство хлеба прежнему крестьянину было немыслимо без лошадей. До широкого применения машин в сельском хозяйстве Молого-Шекснинская пойма не дожила, поэтому все полевые работы производились руками людей да силою лошади. Лошадиная сила и доныне остаётся мерой мощности большинства двигателей.

Много приходилось трудиться людям поймы. Из зернобобовых сеяли вику вперемешку с овсом, горохом, а на огородах-тынах — всякую овощь.

Все поймичи сеяли зерновые из лукошка. Деревянную соху да борону многие ещё себе представляют, а вот о лукошке, которым сеяли зерно на пахоту всего четыре с небольшим десятка лет назад, из современных людей знают лишь старые люди, да и то лишь те, которые были знакомы с прежним земледелием не понаслышке.

Лукошко имело форму современной кухонной кастрюли с двумя петлями-ручками по бокам. Оно изготовлялось из дерева, было прочным, лёгким, и в него убиралось до пуда зерна. За ручки-петли к лукошку привязывалось вместо лямки не что иное, как домашнее полотенце. В старину в некоторых местах России, в том числе и среди жителей Молого-Шекснинской поймы, существовало поверье, что якобы домашнее полотенце, привязанное к лукошку во время посева зерна на пахоту, приносило людям счастье на урожай хлеба. Это поверье просуществовало до исчезновения лукошка с крестьянских полей. Когда люди заканчивали посев, полотенце снималось с лукошка и как божественный знак хранилось в укромном месте до следующей посевной. Впрочем, привязывать полотенце к лукошку было необходимо скорее не в силу поверья, а в силу практического опыта. Ведь носить по полю полное лукошко зерна на тоненькой верёвочке сеяльщику было не под силу. Нужен был крепкий, толстый и мягкий жгут, чтобы не резало от этой ноши плечо. Сметливый крестьянский ум приспособил широкое и мягкое полотенце к лукошку, чем и облегчил себе работу.

Привязанное к лукошку полотенце надевалось через голову на плечо, а само лукошко одной кромкой дна и стенки-обечайки опиралось сеяльщику на живот. Вот такой сеятельный агрегат существовал сотни лет у крестьян не только в Молого-Шекснинской пойме, но и повсеместно. Из того агрегата ежегодно засевались зерном многие миллионы десятин русской земли, которая кормила хлебом не только крестьянина-производителя, но и всех русских царей да множество людей, оберегавших власть монархов. И несмотря на то, что население многих губерний часто испытывало бесхлебье и голодало, хлеб, посеянный из лукошка рукой русского земледельца, в большом количестве отправлялся на экспорт — за пределы Империи. В системе русского дореволюционного экспорта, состоящего, в основном, из трех видов продукции — леса, пушнины и хлеба, последний занимал прочное место. Всё это ушло в прошлое, и оно не безупречно. Но упрекать прошлое бессмысленно, а вот знать про него полезно.

Сеять хлебные зёрна из лукошка было делом непростым. Тут, кроме силы, нужна была еще и большая сноровка. Зерно по полю можно было раскидать так, что оно упадёт где густо, а где редко, где и совсем ничего. А это огрехи.

Потому сеять зерно из лукошка надобно было так: повесив через плечо на живот лукошко с зерном, брать из него рукой горсть и, сделав умеренный шаг одной ногой вперёд с одновременным поворотом слегка влево, ударить всей горстью зёрен о стенку обечайки, зерно при ударе отскакивало и веером рассыпалось по пашне; затем бралась вторая горсть зерна, делался второй шаг — теперь уже с поворотом направо, и снова — удар горстью зерна по деревянной стенке лукошка, и опять зерно веером рассыпается по земле. Сеяльщик, делая шаг вперёд, одновременно выбрасывал из лукошка горсть зерна; делал шаг другой ногой и тут же выбрасывал другую горсть. От этого всё зерно ударялось о наружную стенку лукошка — обечайку — с одинаковой силой и равномерно рассыпалось по вспаханной земле.

Прежний сеяльщик со стороны казался похожим на гуся, который ковыляет по зелёной лужайке: он шёл по бурой земле вспаханного поля, переваливаясь из стороны в сторону. Его пригорбленное от тяжести лукошка тело издали было похоже на неторопливо идущего грибника, постоянно шарящего глазами по земле на две сажени впереди себя. В такт шагов с поля доносилось: Вшш… вшш… вшш… Это были ритмичные удары хлебных зёрен о наружную стенку лукошка. В тех ударах и звуках было заложено великое начало: будет рождаться злак, питающий человека и дающий ему жизнь, человека, который заново повторит то же самое, что делает сейчас этот сеяльщик.