История моей жизни. Записки пойменного жителя (сборник)

Через несколько переходов от Варшавы мы услыхали орудийную стрельбу и потом несколько дней шли, слыша глухой гул войны. Он вселял в нас жуть, мы обменивались об этом короткими замечаниями, былая словоохотливость исчезла.

Все шли, сосредоточившись и думая о том, долго ли еще мы будем живы, увидим ли когда-нибудь свои семьи.

Вели нас молодые, только что произведенные прапорщики. Им льстило, что им поручено командовать ротами, но было заметно, что и они волнуются и боятся за свою жизнь. Это общее нас несколько сближало, иногда они с нами говорили запросто.

Последний переход к фронту мы шли ночью, чтобы противник не заметил передвижения войск. На рассвете привели нас в лесок и разместили в землянках, где мы немного поспали, правда, сидя, из-за тесноты.

После отдыха нас собрали к штабу полка, в который мы вливались. Командир полка встретил нас коротенькой речью. Был он человек немолодой, с мужицкой внешностью. Своей речью он пытался нас подбодрить, убеждал, что ничего страшного нет. Спросил, каких мы губерний и, посочувствовав нам, что мы очень отощали, пообещал откормить нас так, что мы не будем в штаны влезать. Про веру, царя и отечество он упомянул вскользь и как бы с иронией. Своей цели он достиг, мы приободрились.

Потом нас разбили по ротам. Мы с Ванькой Николиным и Васькой Ванькиным попросили его направить нас в одну роту. «А, хорошо, хорошо, это и лучше, что вы, земляки, будете вместе, крепче будете один за другого стоять против врага».

Следующей ночью нас повели в свои роты, на переднюю линию, в окопы, о которых мы еще не имели представления. Когда выходили из леса, вдруг затарахтел пулемет. Мы все, как один, без команды легли — сказалась выучка. Но ведущий нас сказал, что это наш пулемет, ложиться не нужно, и объяснил, как по звуку отличить свой пулемет от немецкого.

От леса до передней линии шли ходом сообщения, представлявшим собой канаву в рост человека, тянущуюся зигзагом. Ведущий посоветовал не шуметь и не курить. Мы подумали — неужели так близко немцы, что могут нас услышать и от этого были излишне осторожны.

Окоп также представлял собой канаву в рост человека и такой ширины, которая позволяла разойтись двоим при встрече. В сторону неприятеля насыпан рубец земли, так называемый бруствер, в котором устроены бойницы — небольшие отверстия для стрельбы из винтовок, отверстия эти, а иногда и весь бруствер выкладывались мешками с песком. По другой, тыловой стороне окопа были расположены землянки, примерно в квадратную сажень каждая, для отдыха и сна. Защитой даже от легких снарядов они служить не могли, так как покрыты были лишь небольшим слоем земли по деревянному настилу. В одной из таких землянок я и поместился втроем с соседями по окопу.

Полк, в который мы попали, назывался Старобельский запасный, сформирован он был во время войны из запасных Воронежской губернии. Воронежцы показались мне очень приветливыми и тихонравными. Над нами — новичками, не привыкшими к этой обстановке, не смеялись, а дружески вводили нас в курс окопной жизни.

На том участке фронта было тогда сравнительно спокойно. Лишь изредка немцы открывали по нам орудийный огонь, что влекло за собой несколько жертв, да от времени до времени мы обменивались с ними ружейной перестрелкой, которая обычно не приносила больших последствий. Орудия с нашей стороны большей частью молчали, и солдаты поэтому над своими смеялись, а к немцам относились с уважением: вот, мол, они по-настоящему подготовились к войне, а наш Николашка только людей губит. Среди солдат упорно держался слух, что будто бы царь сказал: «Вы, господа офицеры, себя берегите, а солдат не жалейте, этого навоза у нас хватит».

У одного солдата в нашей роте была балалайка, и вокруг него часто собирались любители спеть песню. Воронежцы заунывно, протяжно пели про свой Дон, нагоняли своими песнями тоску. Чаще всего они пели — а потом и наши от них переняли — такую очень грустную и с грустным мотивом песню:

По дорожке зимней, скучной лошадка бежит,
А в саночках-розваленцах новый гроб стоит.
На гробу в худых лапотках мужичок сидит,
Догоняет он лошадку, на нее кричит.
В гробу лежит уснувшая навек его жена,
От работы непосильной умерла она

и так далее.

Между нашими и немецкими окопами лежали неубранные трупы, и когда ветер дул с той стороны, был невыносимый смрад. При обратном ветре и немцам, наверное, приходилось не легче, но противники никак не договаривались, чтобы похоронить эти трупы. Когда нас с этого участка перебросили на другой, они так и остались неубранными.