История моей жизни. Записки пойменного жителя (сборник)

Как-то среди солдат появился листок «Сон богородицы». Написана в нем была какая-то бессмысленная белиберда, но солдаты его переписывали друг у друга и держали на груди, веря, что это спасет их от пуль и снарядов врага. Вполне серьезно отстаивал чудодейственную силу этого листка даже наш ротный писарь Мочалов, парень довольно начитанный. Он с самым торжественным видом хранил листок с этой писаниной в грудном кармане гимнастерки.

Чтобы поколебать эту его нелепую веру, я, помню, говорил ему, что ведь если бы эта писанина действительно имела такую силу, то наше начальство отпечатало бы ее в типографии и роздало бы каждому солдату; тогда не нужно было бы ни окопов, ни блиндажей, поперли бы мы прямо открыто на немцев.

Вообще, южане, как я заметил, были легковернее северян: из моих земляков никто этих листочков не имел и даже неграмотные над этим смеялись, как над детской глупостью.

У меня с собой была вырезка из газеты «Русское слово» с речью члена Государственной Думы, произнесенной при обсуждении военного бюджета. Там он, между прочим, говорил: «Русские рабочие и крестьяне, идя на фронт, помните, что немецкие рабочие и крестьяне вам не враги…» Вот это место мне так нравилось, что я эту вырезку хранил больше всего и при всяком удобном случае читал ее своим товарищам, да и от себя, что умел, добавлял, забывая о присяге.

Как-то мы с Ванькой Николиным стояли вдвоем на участке нашей роты на дневальстве, вся рота после ночной стоянки отдыхала. На немецкой стороне разразившимся накануне ливнем замыло один участок окопа. И вот мы увидели, как по этому месту один за другим переползают немцы, окопы их были недалеко. Ванька прицелился и хотел стрелять, но я остановил его: «Брось, Попов. Представь себе, что ты убьешь человека, которого, как и нас с тобой, забрали из дому насильно и у него, быть может, как и у нас с тобой, есть дети и они ждут его, как тебя ждут твои Ванька и Колька». На Ваньку это подействовало, он положил винтовку и вместе со мной спокойно наблюдал за ползущими немцами: то ли у них происходила смена роты, то ли за обедом они пробирались.

Хорошо, что Ванька про этот случай не разболтал начальству, чего от него можно было ожидать. Меня, пожалуй, за это не погладили бы, сочли бы изменником отечеству с вытекающими из этого последствиями.

Ванька этот и на фронте не переставал холуйствовать. Был у нас отделенный Саженин, из запасных, на настоящего солдата он, как и все мы, был мало похож. Человек он был, на первый взгляд, простой, открытый, любил поболтать с солдатами, но был непрочь, чтобы ему оказывали не положенные по штату личные услуги. Ванька и заделался при нем вроде денщика, да и языком угождал, за что и пользовался разными послаблениями: реже попадал в секреты (так назывались выставляемые ночью впереди окопов посты для наблюдения, чтобы неприятель не мог напасть врасплох) или на какие-либо работы.

Прислали нам на взвод 17 пар очков противогазных с предписанием выдать их лучшим стрелкам. В числе этих лучших получил очки и Ванька, тогда как не получил их некто Юшков — старый солдат из запаса гвардии, уже раненый, попавший на фронт вторично после выздоровления. Человек он был прямой, честный, выдержанный, хороший товарищ. Но перед начальниками не лебезил и на глаза им не лез. Под видом шутки я безотвязно донимал этими очками Ваньку и отделенного со взводным, сопоставляя Юшкова с Ванькой. Не раз я доводил их этим до белого каления, за что нам с Юшковым чаще доставалась очередь в секрет и на работы.

С этого времени мы с Юшковым крепко подружились. Я с ним вместе и в землянку устроился, третий с нами был некто Тарамонов, молодой парень из Саратовской губернии. А со своими однодеревенцами дружба у меня порвалась: Васька Ванькин, хотя и не в такой степени, как Ванька, тоже имел наклонность прислуживаться перед начальством.

Собравшись кучкой, мы часто беседовали на всевозможные темы. Например, о боге. Очень многие выдавали себя неверующими.

Но помню такой случай. Однажды в разгар нашей беседы немцы открыли по нашему участку орудийный огонь. Беседа, конечно, прервалась, ребята побежали по окопу в ту сторону, где реже ложились снаряды. Пошел последним, не спеша, и я. По пути попалась землянка, на взгляд покрепче других, и я решил: дай, в нее залезу. Но, заглянув туда, я увидел, что там один солдат, только что шумевший, что он не признает ни бога, ни святых, стоит на коленях и усиленно отбивает поклоны, слезливым голосом взывает: «Господи, спаси и помилуй!» Я из деликатности ничего ему не сказал ни тогда, ни после, а он, бедняга, был так занят молитвой, что меня не заметил.