История моей жизни. Записки пойменного жителя (сборник)

Вскоре по прибытии туда мне удалось приобрести простенький самоучитель немецкого языка. С помощью его и рабочих-немцев, с которыми я работал, очень скоро я научился довольно сносно объясняться по-немецки. Благодаря этому меня вскоре прикомандировали к одному очень славному немцу. Звали его Август Баргель. Был он небольшого роста, хорошо сложен, с правильным лицом, в свои 46 лет начинал седеть. Нам с ним поручили нетяжелое и очень несложное дело: плотницкими карандашами мы по рейке чертили на досках линии для обрезки их на круглой пиле.

Эта благодатная работа у нас с ним продолжалась целую зиму. Если мы видели, что досок становится маловато, то ухитрялись за целый день отчертить досок 15–20. Работали в такие дни только в моменты, когда на горизонте появлялся мастер, а как только он удалялся, мы, не дочертив доску, приостанавливали работу и беседовали.

Все эти три года мы с ним работали вместе и так подружились, что он настойчиво и вполне серьезно стал предлагать мне жениться на его дочке. У него их было две. Старшей было 24 года, но он сватал мне младшую, которой было 18. Старшую он, как честный продавец, сам не хвалил, а на младшей усиленно советовал жениться: очень хорошая, говорит, девушка.

— Но я же женат, у меня двое детей, — говорил я ему.

— Это ничего, — отвечал Август, — ты останешься здесь, поступишь на этот же завод работать, а жена там выйдет за другого.

Чтобы не обидеть старичка, приходилось отшучиваться, не отнимая у него надежды заполучить меня в зятья.

Держали нас довольно строго, от барака до завода водили под конвоем, в праздничные дни кроме как на двор, обнесенный высоким забором, никуда не отпускали. Но для меня Баргель добился исключения, ему под его ответственность разрешили водить меня к нему в гости. В праздничные дни он утром приходил за мной, а вечером провожал меня обратно в барак. Конечно, он отпустил бы меня и одного, но это было бы нарушением условия, за это и ему могло попасть, и меня больше не отпустили бы.

Приведя меня к себе домой, он сдавал меня на попечение своих дочерей. Они были со мной очень ласковы, особенно младшая, которая все время занимала меня, не давая заскучать. А я, как жених из гоголевской «Женитьбы», не знал, куда себя девать. Барак для нас, пленных, при заводе был сколочен большой, на 1300 человек. Койки были устроены по вагонному образцу, в три яруса, между ними узкие проходы. Во второй половине барака была столовая, в которой могли усаживаться все одновременно. К столовой примыкали баня-душ и уборная — длинным коридором, очков на 30, с фаянсовыми унитазами и канализацией. Словом, чувствовалась немецкая культура. Но сам барак был каркасный, обшитый в один слой досками и обитый толью. Для лета он был хорош, а зимой, в морозы, в нем было сыро, местами на полу стояли лужи, хоть в лодке катайся.

В бараке установилась своеобразная внутренняя жизнь. На определенном месте появилась даже толкучка, где можно было выменять или купить пайку хлеба, пачку папирос и т. п.

Люди сближались по наклонностям. Были такие, что целыми ночами дулись в карты, проигрывая часто последнюю пайку хлеба. Эти чаще всех подводили себя под побои конвойных. Били их даже за то, что они плохо или совсем не мылись и по субботам уклонялись от бани. Часто приходилось наблюдать, как конвойный, барабаня кого-нибудь из таких прикладом, провожает в баню. И вовсе беда, если у кого-нибудь обнаружат вошь, у такого готовы были прямо все потроха перемыть.

У нас тоже сколотилась своя группа. Набрали мы человек сто желающих иметь библиотеку. Собрали деньги и выписали из Берлина, от Каспари[270], литературы на русском языке. Были тут Толстой, Горький и другие. Было много таких книг, какие в царской России не допускались. Среди них, помню, была большая, с Библию, из хорошей бумаги, в богатом переплете, с роскошными иллюстрациями книга «Последний самодержец». В ней была описана интимная жизнь Николая Второго и его двора, были тут и Гришка Распутин, и Вырубова[271]. Выписывали мы, также каждый для себя, издававшуюся в Берлине на русском языке газету «Русский вестник»[272]. Из нее однажды узнали, что выпущен из печати букварь, и выписали полсотни экземпляров, стали желающих неграмотных обучать грамоте.

Из нашего библиотечного кружка набралось 17 человек, которые решили, возвратясь домой, организовать одно общее хозяйство где-нибудь на свободных просторах России или Сибири. Тут у нас образовалось два течения. Я возглавлял тех, которые стояли за организацию такого хозяйства, которое теперь известно как сельскохозяйственная коммуна. А некто Шейнов, Новгородской губернии, возглавлял тех, которые хотели, чтобы в этом хозяйстве работы выполнялись совместно, но каждая семья имела бы отдельный домик, тоже построенный общими силами — словом, что-то вроде нынешней артели. Большинство шло за мной.