История моей жизни. Записки пойменного жителя (сборник)

Однажды мы стояли тесной толпой у двери, получая суп, а ему надо было тут пройти. Иной его коллега в таком случае гаркнул бы на нас, и ему сразу образовался бы коридор, а он пробирался между нами осторожно, никого не толкая. Проходя мимо меня, подтолкнутый кем-то, он уронил пепел с сигареты на мою шинель. Я этого и не заметил бы, если бы он со словами «Извините, пожалуйста» не стал смахивать с моей шинели этот пепел вынутым из кармана носовым платком! Мне трудно выразить, что я тогда почувствовал к нему. Мне хотелось обнять его и сказать: «Брат, как я рад, что тебя не захватил и не отравил дух войны, что ты сохранил в себе человечность».

Весной 1918 года мне удалось, наконец, вырваться с завода на сельскохозяйственные работы. Произошло это так. Когда немцы после того, как наши отказались подписать мирный договор, двинулись на Петроград[281], очень много русского офицерства чуть ли не добровольно попало в плен. Вот для этих-то офицеров было предписано отобрать из нас кого послабее в качестве буршей (денщиков). Я и попросил немца-фельдфебеля включить меня в это число: список составлять было поручено ему без медосмотра. Он пообещал, говоря, что, мол, и верно, ты давно уже работаешь. И выполнил обещание: в один прекрасный день меня отправили с завода в составе группы человек 50.

Конечно, я не имел ни малейшего желания быть денщиком, да я и не мог бы им быть даже ради лучшего питания: быть слугой не в моих принципах. Просто я надеялся скорее оттуда вырваться в деревню, и расчеты мои оправдались.

В офицерском лагере нас прикрепили по одному к комнатам, в которых помещалось по 10–12 офицеров. В наши обязанности входило убирать помещение, приносить с кухни для офицеров суп и мыть после обеда посуду. Им, между прочим, были выданы тарелки, но суп им давали еще хуже, чем нам на заводе: мутная водица, в которой иногда плавало несколько маленьких кусочков картошки или корнеплодов. Мяса — конины — отпускалось 100 граммов в неделю на человека. Иногда в суп клали кости убитых на фронте лошадей (мясо их немцы съедали сами).

Ходить за супом нас офицеры одних не отпускали, боясь, что мы в пути посягнем на их пищу, по очереди один из них сопровождал нас, а иногда и помогал нести ведро с супом. Однажды мне пришлось видеть, как господа офицеры подрались между собой из-за костей, оставшихся на дне котла, которые конвойные разрешили им взять.

Мне было не смешно, а грустно: до какого состояния доведены люди! Ведь это были люди образованные, некогда с барской гордостью и спесью, а не смогли сохранить простого человеческого достоинства.

Офицеры расспрашивали солдат о том, как кормят на работах и, узнав, что там кормят лучше, особенно на сельхозработах, а у крестьян и вовсе хорошо, жалели, что им нельзя попасть на работы, так как офицеров привлекать к работе не полагалось.

Отношения между офицерами и солдатами были уж не те, что прежде. Солдаты знали, что у нас на родине новой властью отменены все привилегии господ, и держались с офицерами независимо, даже подчас насмешливо, нередко крыли их матом.

Как-то один офицер беседовал с группой солдат. Как обычно, разговор шел о еде, о голоде и о том, как трудно его переносить.

Офицер имел неосторожность заметить, что если, мол, потуже затягивать ремень, то это до некоторой степени притупляет остроту чувства голода. Но его сразу же несколько голосов перебили: это, мол, для вас, господ, новое дело, а мы и дома с этим способом были знакомы! Он понял, что попал в очень глупое положение со своим советом, и у него пропала охота продолжать беседу.

Как-то один поручик из моей комнаты вытаскивает из-под кровати несколько пар носков и носовых платков и подает мне их со словами: «На-ка, Юров, выстирай мне это». Я, как бы удивленный, вытаращил на него глаза. Он истолковал это по-своему и поспешил заверить меня, что за эту работу он заплатит. Тогда я, чтобы вывести его из заблуждения, сказал: «Слушайте, поручик, почему вы не предложили свою стирку вот, например, капитану (показав на того рукой)? К тому же он меня помоложе, хотя вас все-таки постарше. А не предложили вы ему это, конечно, потому, что это его оскорбило бы. Почему же вы считаете, что это не может оскорбить меня? Ведь вы, конечно, знаете, что по новым законам нашей страны нет больше господ и слуг, нет дворян и крестьян, а есть одни граждане?» Прочитав ему эту нотацию, я ушел из комнаты. Никто из 12 офицеров, бывших в комнате, не сказал ни слова, ничего не ответил и тот поручик.

Вскоре после этого во дворе подсел ко мне прапорщик, самый маленький из них по росту и чину и самый молодой по возрасту, и завел разговор о политике. Мы ведь, говорит, тоже за революцию, мы тоже боролись против самодержавия, но поверь мне, говорит, что захват власти большевиками погубит Россию. Ведь теперь, говорит, управляет Россией разный сброд да жиды. Мы, говорит, вас считаем братьями, но меньшими братьями, потому что мы образованны, а вы еще темны и без нас вы пропадете. Надо было оставить у власти людей образованных.