История моей жизни. Записки пойменного жителя (сборник)

Кстати о масле и других жирах. Если бы мне не пришлось так поголодать в плену, то я, наверное, до конца жизни не привык бы к маслу: раньше меня от одного запаха масла, сала или свиных щей тошнило, а теперь эти запахи стали даже приятными.

Однажды, когда я был еще на заводе, я как-то почувствовал себя от голода особенно худо, так ослабел, что, не держась за что-нибудь, не мог держаться на ногах. Это было, наверное, написано и на моем лице, так как один из немцев, работавших с нами, присмотревшись ко мне, подал мне свой завтрак — два сложенных вместе и намазанных салом ломтика хлеба, на вес граммов 100–150. Я хотел было сало удалить, но рассудил, что вместе с ним соскребу и часть хлеба, его останется совсем мало. Тогда, набравшись мужества и закрыв глаза, я начал жевать и глотать бутерброд. Пока ел — ничего, не стошнило, но потом я целый день отплевывался. Потом мне довелось съесть несколько бутербродов со сливочным маслом, эти пошли лучше, уже и плеваться не приходилось. Так я привык к маслу. И это вышло очень кстати, так как у Барча (фамилия моего хозяина) маслом кормили каждый день.

В сравнении с нами, русскими мужиками, немецкие хлеборобы жили толковее. Они не только лучше, более доходно, вели хозяйство, но лучше умели и потреблять. Образ жизни они вели такой, какой советовали врачи в книжках, которые мне доводилось читать. Они никогда не обжирались, как мы, до того, чтобы с трудом вылезть из-за стола, и не было у них больших перерывов между «вытями»[284], поэтому они не доводили себя до того, чтобы, сильно проголодавшись, набрасываться на еду по-волчьи. Время еды у них строго регламентировано, летом ели 5 раз в день, зимой — 4. Раз заведенного порядка они строго придерживались. Бывало, как ударит в полдень колокол на обед, так пусть будет хоть немного не закончена копна сена и пусть даже угрожает дождь — они немедленно бросают работу и идут обедать.

Хлеба они ели мало. Пожив у них, и я стал мало его есть, потому что в меню каждый день входили такие продукты, как масло, свинина, колбаса, сыр, ветчина, яйца. Удивительно ли после этого, что желудок не особенно претендует на хлеб, а на хлеб всухомятку и вовсе не предъявляет спроса.

Я думал, откуда же у них берется такое обилие этих продуктов, что они весь год не видят в них нужды? Земля, что ли, у них так хороша? Так нет, земля обыкновенная, супесь.

Дело оказалось не в земле, а в мастерах земли. Хозяин мой рассказывал, что когда он был маленьким, у них была трехполка, и хлеба тогда вырастало столько, что не каждый год его хватало и для прокормления семьи. Минеральных удобрений тогда не применяли, сеяли несортированным зерном — вот и весь секрет. А теперь он с этого же участка земли собирает хлеба столько, что больше половины вывозит на продажу в город, хотя и дома его расходуется больше, так как больше держат скота и разной живности: кур у них было штук 200, гусей на зиму пускали штук 20, свиней держали около 25.

Смотря на все это, я не мог не видеть, как бестолково хозяйствуем и живем мы, не умея вести правильный образ жизни, теряем преждевременно здоровье: то обжираемся, то голодаем, то болтаемся без дела, то надрываемся на работе едва не целыми сутками без перерыва.

Раз перед сенокосом мы с хозяйским сыном ездили за дровами километров за пять от дома. День был жаркий, но когда ехали обратно, слегка брызнуло дождичком. И как только мы приехали домой, он велел сестре принести мне сухую рубаху, а то, говорит, заболеть можешь от сырой-то рубашки. Чудак, если бы он знал, как я дома иногда работал целыми днями под проливным осенним дождем, промокший до последней нитки!

Жить и работать в деревне нам было еще и в том отношении хорошо, что мы не видели около себя конвоиров. На несколько деревень был лишь один конвойный, да и тот жил и работал дома, в своем хозяйстве. Поэтому мы видели его только, когда нам самим нужно было получить у него белье, обувь или одежду — он был для нас еще и каптенармусом.

По воскресениям мы были свободны от работы и собирались из нескольких соседних деревень в одно место, человек по 30 и больше. Многие приносили с собой денатурат, а некоторые и виноградное вино, добытое не слишком честным путем из подвалов хозяев. На закуску тащили кто кур, кто яйца, а иногда ловили рыбу: речонка тут протекала небольшая, но такая рыбная, что рыбу можно было брать чуть ли не голыми руками. Место, облюбованное нами для таких пикников, вместе с речкой принадлежало помещику, ловля рыбы была запрещена, и окружающие немцы-крестьяне соблюдали этот запрет свято. Но нам почему-то никто об этом не говорил, а письменные правила и объявления для нас не существовали, нам запрещение нужно было более реальное, в виде, например, приклада.

Сварив рыбу, кур и яйца, начинали пирушку. Я, конечно, ограничивался едой, спиртного не пил. Подвыпив, шли по русскому обычаю гурьбой по деревням, с гармоникой, песнями и пляской, чем приводили в удивление немцев: у них ведь не принято не только так ходить, но и вообще показываться в пьяном виде на людях.