История моей жизни. Записки пойменного жителя (сборник)

Впрочем, это было раньше, еще до февральской революции, и мы решили, что это действовал жандармский «интернационал»: по-видимому, немецкие жандармы оказывали услугу русским коллегам.

Начиная с 1905 года, я немало читывал об организованности и сознательности немецких рабочих. Поэтому по приезде на завод, немного познакомившись с рабочими, я первым делом стал их спрашивать, не состоят ли они в социал-демократической партии. Исходя из русских условий, спрашивал я об этом по секрету, один на один и был немало удивлен, что они говорят о своей принадлежности к этой партии не стесняясь, открыто и показывают свои членские билеты. С одной стороны, это как будто было хорошо — социал-демократы в этих условиях могли свободно вести свою работу. Но это посеяло во мне и сомнение: уж такая ли здесь социал-демократия, как у нас в России, где мне за всю жизнь не довелось увидеть члена РСДРП — не столько потому, что их было мало, сколько потому, что им приходилось соблюдать строгую конспирацию. Следовательно, думал я, наши социал-демократы были революционными, коль им приходилось так прятаться, а здешние — чем же они занимаются, если их не беспокоит правительство кайзера? Уж есть ли в них что-нибудь революционное?

Чтобы проверить, что они за революционеры, я спросил их, думают ли они убрать своего кайзера. «А зачем? — последовал ответ. — Наш кайзер — клюг (умный), ваш Николаус — дум-дум (глупый), его нужно убрать, а нашего незачем, он нам даст все без революции, без кровопролития». Я им доказывал, что ничего они без революции не получат, и что чем умнее царь, тем хуже для народа. Некоторые со мной соглашались, но не все.

Проверяя их начитанность, я спрашивал их о Карле Марксе, Фридрихе Энгельсе, Вильгельме Либкнехте, Бебеле и других известнейших социалистах, в основном их соотечественниках, но эти «социал-демократы», оказывается, о них и не слыхали, они знали только своего Шейдемана[280]. Между тем все они имели восьмилетнее общее образование, чему только учились?

Я часто сравнивал их с моими товарищами Мишей Мисариным и Андрюхой Юровым (о них рассказывалось выше), которые если уж проучились по шесть зим, так по крайней мере были безукоризненно грамотны, хорошо писали, читали и владели арифметикой. Среди же немцев были такие, что писать и считать могли хуже меня, а ведь 8 лет учились! Невысокого мнения поэтому я был о немецких школах.

Для меня так и осталось непонятным, почему нас немцы насильно гоняли в кино. Было это после революции — то ли Февральской, то ли Октябрьской. Сначала, правда, вызвали, кто желает. Наша группа пошла целиком. Но когда построились, и оказалось, что не хватает до нужного количества, до 300 человек, конвойные стали сами выбирать из числа остающихся и загонять в строй, а тех, кто пытался уклониться, угощали прикладом и все же ставили в строй. Так и набрали нужное число. Потом это делать стало еще труднее.

Кстати, об отношении конвойных к нам. О рабочих не говорю, они относились по-товарищески, а вот среди конвойных было немало и таких, которые любили, придравшись к какому-нибудь пустяку, поиздеваться над пленным или избить его. Тем более что военные правила давали полный простор для зверских натур, мы же, пленные, были как бы вне закона, целиком зависели от произвола наших конвойных. Однажды на моих глазах был пристрелен русский пленный, поляк, только за то, что он, не вытерпев с голодухи, стащил из вагона брюкву и убегал от заметившего его конвойного. Причем это нельзя было истолковать как попытку побега: дело было на территории завода, где мы ходили без конвоя, и откуда убежать было нельзя.

А то километрах в пяти от города был такой случай. Семнадцать пленных ежедневно водили туда на земляные работы. Старший конвоя попался, очевидно, зверь. Он каждый раз требовал, чтобы на работу и с работы пленные шли стройно, в ногу и пели песни. А с полфунта хлеба в сутки на песни, конечно, не тянуло. И однажды наши, вконец измученные, решительно отказались петь. Их за это всех тут же перестреляли, объяснив это, по-видимому, попыткой побега или нападения на конвой. Старший, говорили, даже награду получил. Вот каково было наше правовое положение.

Но были среди конвойных и хорошие люди, сохранившие в себе человеческое. Одно время такой отменно хороший конвоир был в нашем бараке. Бывало, когда кого-нибудь из наших посадят в карцер (было и такое заведение при бараке, где давали в сутки только 200 граммов хлеба и два стакана воды), он украдкой от своих товарищей носил туда нашим пищу. И делал это без приторной слащавости, просто, как бы выполняя должное.