История моей жизни. Записки пойменного жителя (сборник)

Советская власть призывала к общественной обработке земли, к организации сельскохозяйственных артелей и коммун[319]. Для приступающих к этому давались поощрения, какие в тогдашних условиях были возможны: давали серпы, косы, старый железный лом для ремонта плугов. Плуги были тогда еще с деревянным грядилем и ручками, довоенного завоза, железные плуги впервые появились на первой ярмарке в Нюксенице, когда объявлен был НЭП, меняли их, кажется, за 4 пуда овса. Иногда на оформившуюся артель давали бочку патоки.

Но все эти объединения были большей частью только на бумаге, на деле ничего не обобществлялось. Но и в такие объединения люди шли туго, боясь, что если советскую власть свергнут, то всех коммунистов перережут (всех записавшихся в артели или коммуны окружающее население относило к коммунистам, а самая отсталая часть считала их предавшимися антихристу).

В волости только в одной артели работали совместно, в деревне Крысиха[320]. Деревенька была маленькая, 5–6 домов, и довольно дружно и успешно, в 2–3 года добились значительного расширения пашни и улучшения своего материального положения.

Даже потом, когда артель распалась и они вернулись к единоличному хозяйствованию, их хозяйства остались более справными, чем были до артели. Таким образом, идея артельного труда не была скомпрометирована. Распалась же артель потому, что в ней был лишь один грамотный человек — Сашка Оськи Крысенского, о котором уже упоминалось. Он осуществлял все руководство, вел весь учет и, может быть, этим злоупотреблял, присваивая кое-что для своей семьи. А, может, и без этого у членов артели зародилось недоверие к нему.

Я по возвращении из плена делал попытки ввести в своей деревне многопольный севооборот с клевером, закидывал мысль и о создании коллективного хозяйства. При этом я бил все на коммуну, но, конечно, пошел бы и на артель, если бы подобрались желающие этого сознательно, а не в целях получения «поощрения». В артель, организовавшуюся только для того, чтобы получить что-нибудь от государства, я не пошел бы. Я мечтал о создании коллектива из людей, желающих своими силами, а не за счет субсидий создать хорошее, доходное хозяйство, могущее послужить примером для окружающего населения и вызвать его на подражание.

В своем хозяйстве я напрягал все силы, чтобы восстановить его после некоторой запущенности за время войны. Рубили большие новины[321], чтобы потом пустить их под пашню. Моими верными соратницами были жена и сестра. Если я говорил им, что вот хорошо бы эти кусты срубить под новину, потом была бы тут хорошая дерюга, они не только соглашались, а проникались той же мыслью, и я видел, что работали они не тяготясь, охотно, стремясь к поставленной цели. Я только с такими помощниками-товарищами и мог работать, не терпел, если со мной работает человек как бы по принуждению, тяготясь делом. Брат Семён был именно таким с детства, с ним всегда было тяжело работать. А вот Аким — тот был идеальным в этом отношении, он всегда живо обсуждал предстоящее дело и любил во всякой работе ставить перед собой определенную цель: сделать так-то или столько-то, понукать его в работе не приходилось.

И вот я часто думал, что хорошо бы собрать коллектив из таких людей, как Аким. Они не будут уклоняться от работы, не допустят, чтобы за них работал другой, наоборот, будут стараться сделать за других — словом, будут работать не за страх, а за совесть, не по необходимости, а из любви к труду как средству для общего благосостояния. Для таких людей не нужны будут жесткая дисциплина и строгий контроль. А вот что делать, если в коллектив попадут такие, как брат Семён? Ведь мало того, что он, отлынивая от работы, будет наносить ущерб общему хозяйству, но он будет скверно действовать своим поведением на других. Даже у хороших работников будет пропадать охота работать на лодырей.

Об учете труда, о нормах выработки, о трудоднях[322] и вообще о введении какой-либо повседневной проверки работы и оплаты по труду тогда нигде не писалось. Поэтому организация труда мыслилась по образцу семьи, семьи большой, состоящей из людей отменно добросовестных. Увы, не все люди были такими. Поэтому возникавшие тогда в помещичьих имениях (в других местах, у нас помещиков не было) коммуны большей частью скоро приходили в тупик и распадались.

В конце 1919 года у нас родился второй мальчик. Я долго думал, крестить или не крестить его. Если не окрестить, да ребенок окажется хворым или помрет, то на этом раздуют черт знает что. Да и почина такого еще не было сделано никем, даже из служащих. И может быть, эти обряды — крещенье, венчанье — еще долго будут держаться, тогда моего сына его сверстники по наущению старших будут дразнить, и он будет расти одиноким, затравленным? Решил крестить. Моей репутации безбожника это повредить не могло: население хорошо знало, что я с 1905 года в этом отношении держался твердо, и мотивы крещения оно поймет правильно.