После отъезда тетушки Лю ее временно заменила кормилица. Вскоре тетушка Лю умерла. Заменит ли ее кормилица и дальше? Хозяйка никак не выражала своих намерений. Она видела, что Цзи очень старательна, но проблема с ее ребенком оставалась. Как раз в это время из деревни пришла весть о том, что ребенок кормилицы тоже умер. Цзи не смела плакать во весь голос, боясь вызвать неудовольствие хозяйки, но глаза ее несколько суток не просыхали. Ради денег выкормила своим молоком чужого ребенка, а собственный сын умер! Умер! Она видела его во сне, непрестанно думала о нем, тихонько звала его по имени. Никогда больше она не увидит его! Цзи ненавидела себя, своего мужа, Небесного дара, всех на свете. Вот до чего довела ее бедность! Она даже есть не могла, но для других приходилось готовить, и запах еды приводил ее в неистовство, она готова была расколотить все эти тарелки и чашки. Да, деньги безжалостны, но она обязана сдержаться, обязана подумать о муже и о собственных родных. Она должна сама забыть о собственном ребенке, сдержать слезы. Деньги ее не послушаются, не пожалеют…
Продолжая плакать, она попросила у госпожи три дня, чтобы похоронить сына.
— А ты хочешь вернуться к нам? — спросила госпожа.
— Хочу! — заставила себя ответить кормилица.
Хотя жизнь соткана не только из плоти, душа, к сожалению, легче этих металлических кружочков, именуемых деньгами.
Госпожа прикинула, что свадьба Тигренка обойдется ей в сотню с лишком юаней. Правда, рано или поздно их придется потратить, но лучше поздно, чем рано. А пока попробуем Цзи:
— Ну раз ты сама хочешь, возвращайся! Мне человек нужен, а у тебя ребенок умер, так что поладим. Ты еще молода, работала эти годы неплохо, а дурного но вспоминай!
Слова «дурного не вспоминай» вновь разбередили душу кормилицы, слезы сами хлынули из глаз, но ради денег она не стала ничего опровергать. Она слушала госпожу и дальше, хотя слушать было невмоготу.
— Когда вернешься, заменишь тетушку Лю. Пойми, что отныне ты будешь служанкой, а не кормилицей, и я уже не смогу давать тебе прежнее жалованье. Дело не в одном-двух юанях, а в правиле: кормилица обычно получает больше. Ты знаешь, что я тебя никогда не мучила. Еда здесь хорошая; если станешь стараться, я буду отдавать тебе всю свою старую одежду, да еще деньги на праздники. Повторяю: дело не в одном-двух юанях, а в том, что я не хочу, чтобы надо мной люди смеялись. У нас служанки не загребают по пять юаней в месяц, как в крупных городах. Я положу тебе три юаня, таково правило. Если будешь работать хорошо, дам еще пол-юаня на сласти. Я люблю платить добром за добро. Ну как?
Цзи кивала головой, не в силах вымолвить ни слова. Проведя несколько лет в этом городе, она знала, что служанкам здесь действительно платят но три юаня в месяц. Против обычая ничего не возразишь!
Когда она уехала, Небесного дара переложили в постель госпожи Ню, и с тех пор он начал отдаляться от Цзи. Он и сам не мог сказать, как они относились друг к другу. Бывшая кормилица всегда немного недолюбливала его. Она помнила, что Небесный дар чуть младше ее сына, и, видя, как он растет, очень страдала: ведь ее сын уже никогда не вырастет! Небесный дар вначале ничего не понимал, но постепенно заметил, что Цзи смотрит на него как-то не так, и стал избегать ее. Впрочем, иногда она была для него полезна. Если он чувствовал себя голодным, а со стола брать что-либо не смел, он тайком приходил в кухню к Цзи. Тут ему было уже не до се взглядов, потому что она всегда давала ему какой-нибудь кусок:
— Ешь, паршивец! Пока не проголодаешься, не зайдешь! Небесному дару не оставалось ничего другого, как сначала ублаготворить свое тело, а потом уже душу. Постепенно он разделил всех обитателей дома на мужчин и женщин и усвоил, что с женщинами шутки плохи.
С возрастом он все больше ощущал разницу между мужчинами и женщинами и недолюбливал женщин. Когда ему было года четыре, госпожа Ню стала брать его на всякие праздники к родным и знакомым. Перед выходом он получал целую порцию приказов и наставлений: ив говорить, что он голоден, не есть лишнего, не шуметь, не цапках» платье.
— А как здороваться? Ну-ка, покажи. Как поздравляют? Говори, говори.
Потом его наряжали в парадную курточку с длинными рукавами, из которых выглядывали манжеты:
— Опусти руки. Теперь подними. Выше. Еще выше. Представь себе, что ты летишь!
Длинный халат, хоть и был подобран в поясе, все равно оставался таким длинным, что о него легко было споткнуться. На голове — дурацкая шапочка с красным помпоном, а летом — соломенная шляпа с плоским верхом, которая вечно крутилась. Наряженный таким образом, Небесный дар казался себе невообразимо длинным и походил не то на уменьшенного новобрачного, не то на недоразвитого начальника уезда. Он сам презирал себя в этом наряде и, выходя за ворота, старался не смотреть на Тигренка, так как точно знал, что тот в это время показывает ему язык.
В их доме почти все было испорчено женщинами, но в других домах женщин оказалось еще больше. Все они поджидали его и начинали дружно ахать: