Зашуршала простыня, свидетельствуя, что Мари, услыхав эти слова, беспокойно заворочалась.
— Вероятно, не все девушки одинаковы, — заметила она сдавленным голосом.
— Но-но! В этом смысле все мы из одного теста вылеплены.
— Значит, и ты такая же?
— Разумеется, сердечко мое. У меня тоже есть предмет. Днем и ночью передо мной лицо его стоит, вечно его вижу и всегда хочу увидеть снова.
— И не знаешь, какой он? — спросила Мари.
— Знаю, но, когда хочу кому-нибудь рассказать, словно немею. Как будто если не буду о нем говорить, я сохраню его для себя.
— Вот видишь!
— Ничего я не вижу, у меня нет от тебя секретов, так и знай. Особенно с тех пор, как я стала догадываться, что и ты кое-что скрываешь. Мой милый — настоящий красавец, у него большие черные глаза. А у твоего кавалера какие глаза?
— Черные.
— У моего лицо узкое, лоб красивый, а волосы густые, темно-русые.
— И у моего так же, — вздохнула Мари.
— Право, оставь! Ты нарочно так говоришь.
— Да он и впрямь такой. Ты его описала, будто знакома с ним.
— Вот видишь, оказывается, знаешь, а от меня скрыть хотела, — упрекнула ее Роза.
Они щебетали еще долго, и с уст Мари сорвалось несколько предательских слов: в темноте любовь сама жаждет откровенности.
— Ах, боже мой, Мари, вижу, он тебе нравится!
— Я этого не говорила.
— Не отпирайся, милая!
— Ну, если хочешь, я признаюсь, но, умоляю, никому не говори!
— Упаси бог, во мне можешь быть уверена, мы ведь обменялись: тайна за тайну!
— Сама видишь, у меня это вроде летнего дождя, — вздохнула Мари. — Прошло, прежде чем началось, только туман остался.
— Я одного не понимаю, душенька Мари, как ты хоть кого-то вчера могла выбрать в такой компании! Если б он еще был Патко! Это я могла бы понять: в конце концов Патко, должно быть, парень хоть куда. Ведь как часто, особенно в романах, благородная девушка влюбляется в красавца бандита. Даже красивый пастух овеян какой-то поэзией, но влюбиться в подмастерье — это, прости меня, все же shocking! [84]
— А твой разве принц?
— Мой — гусарский подпоручик, — со вздохом ответила Роза.
— И мой совсем такой, как гусарский подпоручик, только в штатском. А может, он даже переодетый граф.
— Видела бы ты, какая у моего фигура! Стройный, как олень!
— А мой, как тростник, гибкий!
— И какие у моего красивые, тоненькие усики!
— Может, как у жука-усача?
— Я бы попросила тебя воздержаться от оскорбительных замечаний. У него самые красивые усы во всей армии! И как лихо кверху закручены!
— Не лучше, чем у моего.
— А лукавая улыбка, когда он поддразнивает!
— А ласковый взгляд, когда он улыбается!
— Мой и происхождения благородного, он, можно сказать, аристократ.
— А мой из той аристократии, что не к королям, а к самому богу восходит. Природная аристократия! Среди королевских аристократов и горбатые, и хилые, и с носами приплюснутыми встречаются, а природную аристократию сила и красота создают.
— Но если и то и другое сочетается?
— Все равно, я с тобой не поменялась бы.
— Да у тебя и вкуса-то нет! Куда уж тебе судить!
Так состязаясь друг с другом, они иногда переходили на личности, отпускали колкие замечания, которые, вероятно, могли привести к ссоре, если бы в пылу соперничества, истощив запасы всех важных положительных качеств своих избранников, они не прибегали бы к таким, которые непременно должны были вызвать смех. Например, будто подпоручик Розики умеет свистеть, как дрозд, а охотник Мари щелкает пальцами, будто кнутом, а дым от сигары выпускает через нос.
— Ага! Теперь понимаю, тебе копченые носы нравятся. Ну, а мне они не нужны! Ха-ха-ха!
Однако постепенно в оживленное соперничество стали вкрадываться зевки. Фея сна Маймуна хоть и лениво, но неотвратимо приближалась и, наконец, склеила своими медовыми пальцами веки девушек. А ведь на сей раз, если б только захотела, могла она не закрывать им глаза, хоть это и входит в ее обязанности, а, наоборот, раскрыть их; будучи феей, она все знает, ей очень легко было шепнуть им: «Эх, девушки, девушки, нечего вам друг перед дружкой хвастаться, превознося своих милых, и спорить, какой из них лучше… не вздумайте еще и поссориться, ведь все ваши препирательства напрасны, обе вы об одном человеке толкуете…»
Но Маймуна занималась лишь своим делом: усыпила обеих девушек и отослала их в страну снов продолжать начатое наяву, — когда же утром они встали и солнечные лучи влились в окно, они стыдливо улыбнулись друг другу, словно им уже все было известно.