История нравов. Галантный век

Если поэтому политические, религиозные и философские вопросы облекались в форму романа, то тем более сексуальные проблемы и теории. Некоторые теории сексуальной педагогики применялись тогда даже на практике. Укажем здесь лишь на самую известную такую попытку, на храм регенерации, сооруженный английским шарлатаном доктором Грахемом. В своих проспектах Грахем заявлял, что его теория способна «создать более сильную, красивую, энергическую, здоровую, умную и добродетельную расу, чем нынешнюю неумную, представители которой ссорятся, сражаются, кусаются и убивают друг друга неизвестно за что».

На самом деле здесь шла речь о приспособленной к тенденциям времени и замаскированной в ее духе профессии, обещавшей пресыщенным старцам новые настоящие или мнимые эротические возбуждения.

Так как любовь была в эту эпоху не чем иным, как умственным развратом, то сексуальное воспитание имело, очевидно, одну только цель: культ техники. Его сущность — в способности для всего находить слова и все облекать в слова. Сознательность и расчетливость становятся, таким образом, на место инстинктивного исполнения велений природы. Шаг за шагом упраздняется наивность, а там, где она еще встречается, она в большинстве случаев не более как комедия, которой предшествовали сотни репетиций. Конечным результатом этого процесса и вместе с тем высшим завоеванием старого режима было то, что акт любви, или, как тогда говорили, fais le bien, во всех его формах и фазах сделался в конце концов целым сложным произведением искусства.

Иначе отныне не выступает любовь. Все ее составные части строго взвешены, все логически связаны, все обнаруживаются без остатка, так как мешающий элемент — непредвиденность, неотделимая от истинной страсти, — теперь упразднен. Люди знают точно, как и когда все произойдет, и потому всегда создают соответствующую ситуацию.

Нельзя отрицать: зрелище, доставляемое взору зрителя этим произведением искусства, восхитительно как в своих частях, так и в общем своем ансамбле. Но это красочное великолепие флоры ядовитого болота, красота которого обусловлена лишь дистанцией — в данном случае исторической, — если же к ней приблизиться, то она несет с собой смерть: ее аромат убивает все великое и высокое в человеке. К таким результатам вовсе не всегда приведет интенсивное повышение чувственности, однако тогда она приводила именно к таким результатам. Так как в эпоху старого режима предпосылкой, приводившей к указанному следствию, было наслаждение, то интенсивное повышение чувственной жизни, являющееся очень значительным культурным приобретением, было связано не с обогащением высших человеческих целей, а лишь с увеличением форм разврата, с санкцией даже самой рискованной извращенности. Именно к этой последней цели эпоха стремилась особенно сознательно, и эту цель она и достигла полностью.

Лучшим доказательством служит то обстоятельство, что над стыдливостью издевались, и — что в высшей степени характерно — наиболее точную формулу этого издевательства эпоха вложила в уста именно дамы. Когда однажды в салоне г-жи д’Эпине обсуждался этот вопрос, то эта великая мастерица любви с усмешкой заявила: «Нечего сказать, прекрасная добродетель. Такая, которую можно приколоть булавками». То, что прикалывается булавками, каждую минуту можно снять с себя. Эти слова разоблачают сокровенную сущность любви как произведения искусства. Эта сущность — презрение к самоуважению.

Все формы общения полов получают соответствующий характер. Относиться к женщине с уважением, смотреть на нее просто как на человека — значит в эту эпоху оскорбить ее красоту. Неуважение, напротив, становится выражением благоговения перед ее красотой, оно — поклонение перед «святая святых» эпохи. Мужчина à la mode совершает поэтому в обхождении с женщиной только непристойности — в словах или поступках, — и притом с каждой женщиной. Остроумная непристойность служит в глазах женщины лучшей рекомендацией. Кто поступает вразрез с этим кодексом, считается педантом или — что для него еще хуже — нестерпимо скучным человеком. Так же точно восхитительной и умной считается та женщина, которая сразу понимает непристойный смысл преподносимых ей острот и умеет дать быстрый и грациозный ответ. Грация, этот категорический императив старого режима, не только оправдывает всякую непристойность, а сама становится в эту эпоху воплощенной непристойностью. Так вело себя все светское общество. А каждая мещанка с завистью обращала свой взор именно к этим высотам. У нее тот же идеал.

Повышенная чувственность нашла свое наиболее артистическое воплощение в женской кокетливости и во взаимном флирте.