История нравов. Галантный век

Граф Таванн, почетный кавалер королевы Марии-Антуанетты, выразился так же хладнокровно, когда увидел жену в объятиях другого почетного кавалера королевы, господина де Монморанси. И когда при дворе стала известна хладнокровная сдержанность графа, то Тилли занес в свой дневник слова: «Вот это я называю невозмутимостью. Вот настоящие манеры»… «Если же муж ревнует жену, хотя она и соблюдала внешнее приличие, то такой поступок считается невоспитанностью». В «Нравоучительных диалогах философствующего щеголя» говорится: «Если у жены есть „кое-кто“, то это для мужа только тогда несчастье, если оно происходит со скандалом. Если же соблюдается видимость, если жена поступает осторожно и публично позволяет себе по отношению к любовнику только то, на что ее уполномочивает само общество, словом, если, несмотря на всю очевидность, доказать ничего нельзя, то муж дурак, если сердится».

Таким глупцом был, например, маркграф Генрих Прусский. И смеются не над его несчастьем рогатого мужа, а только над его глупостью. Некий дворянин Клейст пишет в 1751 году другу, прусскому барду Глейму: «Вы, вероятно, уже слыхали о приключении маркграфа Генриха. Он послал свою жену в имение и хочет с ней развестись, так как нашел у нее в постели принца Гольштинского… Маркграф поступил бы умнее, если бы замолчал эту историю вместо того, чтобы оглашать ее на весь Берлин. К тому же не следовало бы принимать так близко к сердцу столь невинную вещь, особенно если у самого имеются грешки. В браке рано или поздно должно наступить пресыщение, и муж и жена неизбежно должны кончить изменой, так как их окружает столько достойных любви предметов. А разве можно наказывать за поступки не добровольные, а вынужденные».

Если неверность жены не бесчестит мужа, то к чести или бесчестью жены служит лишь, как уже упомянуто, выбор любовника. Так, например, несомненная слава для женщины, если она «находится в списке героев дня или имеет их в своем списке». В первой половине XVIII века «честолюбивой мечтой многих знаменитых красавиц нашего двора», пишет один придворный Людовика XV, было желание числиться в рядах любовниц герцога Ришелье, хотя бы на одну ночь. Напротив, связь с лакеем или принцем бесчестит даму, так как бесчестит только скандал. Один маркиз заявляет поэтому жене: «Разрешаю тебе всякую связь, только не с принцем и не с лакеем».

В дискуссии с г-жой Гемене герцог Шуазель однажды наметил все то, что, по мнению церемониймейстеров эпохи, может обесчестить женщину: «Немного терпения, сударыня! Давайте обсудим вообще, что может опозорить женщину? Если у нее есть любовник, это еще не бесчестье для нее, не правда ли? Но если у нее несколько, так что можно предполагать, что она не любит ни одного, то это уже есть бесчестье. Для нее бывает, далее, позором, если она делает свой выбор открыто, если она сначала публично объявит, что у нее есть любовник, а потом беспощадно отступится от него, если она не заслуживает, чтобы прежние любовники становились ее друзьями или хорошими знакомыми. Все это, видите ли, сударыня, несомненно накладывает пятно на ее честь!»

Однако самым остроумным последствием, вытекавшим из этой житейской философии, было то обстоятельство, что эпоха, провозгласившая законом неверность мужу, требовала верности любовнику. И в самом деле, если тогда можно было встретить верность, то только вне брака. Но и по отношению к любовнику верность никогда не должна была простираться так далеко, чтобы он был авансирован, так сказать, до чина мужа: только в таком случае другие мужчины имеют право ревновать к нему. Подобное убеждение Лакло вложил в уста Вальмона, который пишет маркизе де Мертей: «Видите ли, дорогая красавица, если вы разделяете свое сердце между столькими мужчинами, то я нисколько не ревную. Во всех ваших любовниках я вижу только преемников Александра, которые не в силах управлять государством, которым управлял я один. Но чтобы вы отдались всецело одному, что на свете есть еще один человек, столь же счастливый, как я, этого я не потерплю».

Так как подобные уступки удобны для обеих сторон, так как они — а это главное — не грозят браку, то они, естественно, возносятся в область идеологии и изображаются настоящим славным завоеванием. В «Нравоучительных историях» Мармонтеля говорится: «Ныне в лоне семьи царят дружба, свобода и мир. Пока супруги любят друг друга, они живут вместе и счастливы. Раз они перестают любить, они признаются в этом друг другу, как порядочные люди, — и возвращают друг другу клятву в верности. Они перестают быть любовниками, чтобы стать друзьями. Вот истинно — приятные нравы!»

Подобное положение вещей было бы на самом деле идеальным, если бы за ним скрывалось нечто большее, чем идеализированная свобода предаваться разврату.