История нравов. Галантный век

Остается только сказать еще несколько слов о ремесленных слоях в городах, то есть о тех кругах, где серьезно подготовлялась освободительная борьба мелкой буржуазии, которой надоедало быть игрушкой дворянских и княжеских капризов и в сердце которой все более накипало честное негодование. Эти классы и круги стояли как в своей общей, так и в половой морали на точке зрения, диаметрально противоположной той, которую разделяли господствующие классы и столичное население. Пробудившееся здесь классовое самосознание находило очень надежную опору в том факте, что в ремесленной среде потеря нравственного равновесия — а к ней в большинстве случаев приводит адюльтер — угрожала самому существованию семьи. В итоге — здесь господствовали более строгие нравы и адюльтер был явлением значительно более редким. Во всяком случае, адюльтер здесь не был массовым явлением, и там, где он встречался, он приводил обыкновенно к трагическим последствиям.

Как ни отличалась в этом отношении мелкая буржуазия от верхушек общества и их присных, все же и эта мелкобуржуазная нравственность не в силах наложить на эпоху абсолютизма светлого пятна, ибо достойно удивления только совершенно свободное обуздание инстинктов во имя более высокой идеи человечества. Здесь же речь идет лишь об узкой филистерской морали, в лучшем случае там, где она добровольно отрекается, избегающей грешить лишь из трусости и мелочности и более всего ценящей добродетель потому только, что нужда и забота — ежедневные гости в этой среде — были всегда самой крепкой опорой против разнузданности половой жизни.

Сущность этой филистерской морали покажется нам тем более презрительной, если мы примем во внимание, что, хотя мужчины этого класса и пробуждались медленно к самосознанию, их жены все без исключения погрязали в верноподданничестве. Правда, они почти все были женщинами по-своему почтенными, все они усердно обрушивались на грехи соседки, но едва ли одна из них могла устоять перед тайным соблазном «быть в один прекрасный день сведенной с дворянином». Эта мечта, как заманчивый сон наяву, преследовала большинство этих женщин всю их жизнь. Когда одной из них удавалось осуществить мечту, остальные набрасывались на паршивую овцу, но в конце концов только из зависти.

Это приложимо ко всем странам. Для Германии имеется такой художественный документ, как «Коварство и любовь» Шиллера, которого никак и ничем не подкрасишь. Эта двойственность мелкобуржуазной морали, само собой разумеется, не индивидуальная вина, а историческая судьба, тем более понятная, что отдаться аристократу для большинства было единственной возможностью спасти себя — и всю родню — от ужасающей узости и тесноты жизни. Подобное указание, однако, только объясняет, а не устраняет двойственность мелкобуржуазной морали.

Подобно тому как флирт кульминировал в официальном институте lever, так вознесенный на высоту программы разврат — в фигуре развратника мужского или женского пола, которая в эпоху старого режима встречалась на каждом шагу.

Отдельные экземпляры этого типа попадаются во все эпохи. Но даже если нельзя было бы доказать, что число их в эпоху старого режима было больше, чем во все остальные века, то во всяком случае эта фигура составляет одну из специфических черт в картине эпохи. И вот почему. В век старого режима развратник был официально признанной фигурой в рамках общественной жизни, такую роль он раньше никогда не играл, а впоследствии играл лишь в ограниченных общественных слоях. Это был тип, который, быть может, и не всегда уважали, зато неизменно окружали удивлением и благоговением.

Когда в романе «Опасные связи» речь заходит о развратнике, один из собеседников замечает: «Вы должны признаться, что порядочные люди нисколько не сторонятся его, что так называемое хорошее общество охотно приглашает его и даже заискивает перед ним». Мы можем поэтому сказать без преувеличения: развратник был до известной степени героем времени.

Решить эту загадку нетрудно.

Так как развратник воплощал собой беззастенчивый разврат, то люди рассчитывали, что он и сумеет удовлетворить до конца те желания, удовлетворить которые никто другой не был способен. И они открыто в этом признавались и не прибегали к лицемерию, так как их отделяла от черни, как уже упомянуто, глубокая пропасть и они могли не смущаться ее отношением к ним.