История о двух влюблённых

Это письмо хотя показалось Эвриалу суровым и противным тому, что сказала сводня, однако открывало ему путь, как впредь обмениваться посланиями. Не усомнился Эвриал, что Лукреция выказала свое доверие, но печалился оттого, что не знает итальянского языка, и потому с пламенным рвением желал его изучить. И, сделавшись от любви прилежным, в краткий срок выучился и в одиночку сочинил письмо тот, кто прежде обращался к другим, когда требовалось написать что-нибудь на тосканском наречии. Итак, он ответил Лукреции. Не должно на него гневаться, что отправил к ней бесчестную женщину: он-де чужестранец и о том не ведал, и другим посланцем не мог воспользоваться. Любовь была причиною сему посланничеству, а в ней нет ничего позорного. Он почитал ее чистою и невиннейшею, а потому достойною величайшей любви; женщину бесстыдную и не щадящую своей чести он не то что не полюбил бы, но преследовал бы ее крайнею ненавистью; ведь по утрате стыдливости в женщине нечего хвалить. Красота — отрадное благо, но хрупкое и недолговечное{47}, а в отсутствие стыдливости не имеет никакой цены; та же, в которой стыдливость сочеталась с красотою, — божественная женщина. Он знает, что она богата обоими дарами, и потому почитает ее, ничего от нее не требуя предосудительного и способного повредить доброму имени, но только желая беседы с нею, чтобы свою душу, которую не в силах сполна явить в письмах, открыть перед нею в речах. И с сим посланием он отправил подарки, дорогие не только материей, но и выделкой.

На это Лукреция отписала так:

«Я получила твое письмо и больше не стану пенять за сводню. Что ты меня любишь, не удивляюсь: не первого тебя и не последнего обманула моя красота. Многие иные и любили, и любят меня: но тщетен и их труд, и твой. Беседовать с тобою и не могу, и не хочу. Найдешь меня одну, разве если ласточкой сделаешься. Высок мой дом и входы стражею заграждены. Подарки твои я приняла, ибо мне отрадна их искусность, но чтобы ничто твое не досталось мне даром и не казалось залогом любви, отсылаю тебе колечко, которое матери моей дал ее муж, чтобы оно было тебе как бы платою за проданные украшения: ведь этот камень не дешевле твоих подарков. Будь здоров».

Эвриал отвечал так:

«Великою для меня радостью стало твое письмо, положившее конец укоризнам насчет сводни. Но печалит меня, что ты так низко ценишь мою любовь. Пусть многие тебя любят, но ничье пламя не сравнить с моим. Ты, однако, этому не веришь, потому что я не могу поговорить с тобою; будь мне это позволено, ты бы мною не гнушалась. О, если б я мог сделаться ласточкой! а еще охотнее я бы обратился пылью{48}, чтобы ты не закрыла предо мною окно. Но я скорблю не о том, что ты не можешь, но о том, что не хочешь. Что для меня важно, если не твоя душа? Ах, моя Лукреция, почему ты сказала, что не хочешь? будь это возможно, ты не захотела бы говорить со мною, который весь твой? который ничего не желает сильнее, чем тебе угождать? который, если велишь пойти в огонь, быстрей подчинится, чем ты прикажешь? Молю тебя, возьми это слово назад: коли нет возможности, пусть будет хотя бы желание; не убивай меня речами — ты, очами подающая мне жизнь. Если тебе неугодно, чтобы я искал встречи, потому что ее нельзя добиться, я подчинюсь. Измени свой приговор, коим мои труды объявлены пустыми. Оставь эту жестокость — будь милосердней со своим поклонником. Если будешь упорствовать в таких речах, сделаешься человекоубийцею, не сомневайся. Легче ты убьешь меня словами, чем кто-нибудь другой — мечом. Не прошу большего, лишь молю, чтобы ты ответила на мою любовь: на это ничем не возразишь; никто не может этого тебе запретитъ. Скажи, что любишь меня, — и я счастлив.

Мне отрадно, что мои подарочки, как бы там ни было, а с тобою: иной раз они тебе напомнят о моей любви. Они, однако, невелики, а те, что я ныне посылаю, и того меньше: но не презри того, что дарует поклонник. На днях из моей отчизны должны прибыть вещи поценнее: когда появятся, ты их от меня получишь. Колечко твое никогда не покинет моего пальца, часто увлажняемое, когда я целую его вместо тебя. Будь здорова, моя радость, и дай мне утешение, какое можешь».

По долгом раздумье Лукреция наконец сочинила такое письмо: