История о Янаше Корчаке и прекрасной дочери мечника

– Дорогой папа, – сказала Ядзя, – всё-таки он это заслужил. Спас меня и мать в Гродке, спас тебя, сам погиб… это ему надлежит.

В её глазах были слёзы и голос дрожал – отец стоял недоуменный.

– Если только слово сказал, то, то сделается… сделается…

– Крест не будет дорого стоить, – добавила Ядзя, – я бы даже… у меня есть немного сэкономленных денег, от моих коровок; мне это не нужно, я бы это дала на крест для него.

Она докончила очень тихо, понизив голос. Мечник стоял и крутил пальцами, не зная, что ответить.

– Но это и без того сделается. Когда тебе говорю…

Он испугался, как бы дочка, не зная, что он жив, поставила ему живому крест, что считал за греховный поступок, а грех тяготел на его совести.

– Прошу тебя, предоставь это мне, – прибавил он, – я сам это в своё время прикажу сделать.

– Но папа, молитвы пропадают, которые бы его крест притянул. Какая душа в них не нуждается?

Збоинский опустил глаза. Весь день потом ходил снова гневный, а на завтра на три дня выехал в окрестности.

Не мог себе простить, что пошёл за советом жены. Мечникова также чувствовала, что поступила не подумав, с великой заботой о судьбе дочери. Грызлись оба. Прошёл Великий пост, наступила Пасха и весна. В этом году она была поздней, но, как обычно, тем более быстрой. В глазах со дня на день зеленел мир, потрескались деревья и воздух вдруг потеплел. Ядзи она напомнила прошлые года, возобновила горе и тоску по прошлому. Ходила в сад плакать. Крест, который так желала поставить, беспокоил её. Пересчитала свои деньги и имела более тридцати битых талеров, то есть в два раза больше того, сколько нужно было на самый лучший крест. Хотела его поручиь подстаросте, но тот был неизмерно занят и никогда с ним встре титься не могла. Поэтому решила воспользоваться Никитой, который так любил Янаша, и выследила его после обеда, когда он стоял на крыльце, чтобы с тем побежать к нему.

– Мой Никита, – воскликнула она живо, – у меня к тебе просьба, но ты о том никому не говори.

Она приблизилась, оглядываясь.

– Правда, ты любил Янаша?

– О! Панинка, как я его люблю, – отозвался Никита.

– Я давно просила отца и прошу: он обещал мне, что для памяти о нём, чтобы хоть кто-то за его душу помолился, прикажет на кладбище крест поставить; но отец занят, столько имеет дел в голове; я дам деньги, ты мне это сделай.

Слушая, Никита побледнел, чрезвычайно смешался, задумался, не зная, что говорить. Наконец, после долгого раздумья, отозвался:

– Прошу, панинка, этого никоим образом не может быть.

– Почему?

– Потому что турки – это народ без чести и веры. Они сказали, что умер, а кто это знает?

– Как это? – воскликнула она, хватая его за руку. – Ты думаешь, что он жив? Ты думаешь, что он может жить?

Она зарумянилась, заискрились глаза. Никите сделалось дивно на сердце, он пожалел её, но уст открыть не мог.

– Что я знаю, панинка? – проговорил он медленно. – Что я, глупый, простой человек, могу знать? Я только так думаю: разве один раз так бывало, что кого за умершего в ясыри объявили, потом через десять лет возвращался. Кто же, панинка, не слышал о пани старостине Стройновской, мужа которой забрали турки, и о ксендзе тринитарии также, что ездил с выкупом, объявили, что умер, пока он не появился, когда старостина уже с другим жила мужем?

Горячо это как-то говорил Никита, но затем остановился, видя, какое впечатление производит на Ядзю, что с этого может быть беда – и забеспокоился.

– Но смилуйтесь, панинка благодетельница, не говорите, что слышали такие вещи от меня, – подхватил он быстро. – Тут, в усадьбе, у нас об этом говорить нельзя. Пан бы приказал побить меня, если бы узнал.

– Не бойся, – начала Ядзя, лицо которой зарумянилось и просветлело, – я тебе сердчено благодарна! Турки лгут! Да! Он жив, он вернётся – я это чувствую!

И она всыпала ему в руку талеры.

– Возьми это себе, на свадьбу! Ты прав! Не годится ставить креста, а что если он жив? О, Боже мой, тогда бы смерть вызывали! Какая я была неосторожная! А отец! Отец, наверно, думал также, только мне не хотел поведать!

Никита мог себя поздравить с добрым поступком, потому что с этого дня, с этой минуты Ядзя с той мыслью, что он жив, перестала молиться за душу – начала молиться за возможное возвращение, мы не можем ручаться, что не начала новенны св. Антонию, патрону потерявшихся вещей и пропавших людей.

Никто в доме этой неожиданной перемены объяснить себе не мог. Мать внимательно допрашивала Ядвизу, но ничего добиться от неё не могла, кроме того, что в её душе светил лучик какой-то надежды.

Она испугалась, не доведалась ли Ядзя о Янаше, но это было невозможно. Мечник воспользовался переменой, прямо и открыто рекомендуя дочке молодёжь, весь перечень которой имел в памяти; но, как только начал этот разговор, Ядзя нахмурилась.

– Неестественная вещь, – бормотал он, – чтобы панна в её возрасте замуж идти не хотела.

Поэтому тайно, через друзей, поощрял молодёжь к сватовству. Заезжали сыновья околичных обывателей, но Ядзя безжалостно с ними обходилась.