История о Янаше Корчаке и прекрасной дочери мечника

Он разложил документы и начал наощупь искать очки.

– Ты бы с дороги что съел? Гм? Дорогой мой, но нет в доме ничего. Постные дни, я за этим строго слежу. От этого всё неблагословенье Божье.

Бормотал уже только погружённый в чтение. Янаш пошёл в новое жильё и чтобы избежать дальнейшего разговора. Едва немного отдохнув, нужно было начинать реставрацию комнаты, которую долгое пребывание в ней Шкварки превратило в настоящую руину. Янаш смеялся и вздыхал – но должен был работать.

Весь вечер ушёл на разговор о процессе. Корчак был бесконечно рад.

– Теперь ты меня отблагодарил за всё, сколько я сделал для тебя, – отозвался старый. Увидел, что Янаш усмехается и сам также начал смеяться.

– Мой голубок, – вставил он, – благодеяния локтем не меряют, – вдовий грош. Я бедный. Я дал тебе схоронение от доброго сердца.

– Не будем говорить ни о том, что вы дали для меня, ни что я для вас сделал, – сказал Янаш.

Жизнь тащилась по-старому. На второй день для забавы нашлись документы для переписывания, но старый Корчак с весной стал более слабым. Ноги его распухали, он еле передвигался. Янаш советовал сходить к доктору.

– Та! Та! Та! К какому доктору? А сколько же их тут? При его величестве короле один, и то еврей. В Кракове, может, два. Там на вес золота не купить помощи, только аптеки! Разве я позволю себе? Руина…

Не хотел о том слушать. В деревне была баба, известная своими отварами, мазями и заговорами.

По её совету старик уже использовал кошачье сало, но это не помогало. Позванная Войцешина велела обвязать ноги… Они выглядели красными и блестящими. Сожгла около них несколько льняных нитей, бормоча и бросая что-то прочь. Велела заново обвязать и дала можжевеловых ягод для питья.

Через пару дней ему сделалось лучше. Шкварка говорил о новом процессе, но встать не мог, а питаться лучше не хотел. Яйца, на которые уговорил себя, приказал собирать по деревне у милосердных женщин бесплатно, как для больного пана. Плохие оставил для службы.

Около святых Петра и Павла после разных переходов и советов Войцешины, Корчак заболел так, что испугался за жизнь. В одну ночь его особенно душило так, что, казалось, кончится. Янаш посадил его на стул и так он пробыл до утра, дремля.

– На всякий случай, – отозвался он, – хоть нет ничего страшного, но я хотел бы увидиться с ксендзем, только не с тем отвратительным попом.

– Откуда же мы достанем иного, – сказал Янаш, – нужно бы коней послать.

– Да, голубок, и за фуру заплатить, и ксендзу что-то дать…

Он подумал.

– Ну, тогда проси этого попа, хорошо; захочет прийти – поговорим, а нет – я в этом неповинен. Он перед Господом Богом ответит. Мне всё одно, на него грех. И будь что будет, четыре шага во двор, больше, чем тинф, не дам – и то Боратинка.

Старик бормотал:

– Пусть мальчик пойдёт пробоща попросит.

– Я пойду, – сказал Янаш.

– Нет, ты сиди, я хочу, чтобы он обиделся и не пришёл, тогда все мои грехи, голубочек, передут на его совесть.

Старичок закашлял.

Слуга побежал в дом приходского священника.

Через четверть часа с великим шумом вбежал пробощ. Остановился на пороге, оба подняли друг на друга глаза. Присмотревшись к нему, ксендз смягчился, кивнул головой, не говоря ни слова, взял стул и сел при нём.

Все вышли.

Янаш, бывший в третьей комнате, временами только слышал то повышенный голос пробоща, то тихий, но напряжённый Корчака. Когда его позвали, Шкварка сидел нахмуренный на стуле, а пробощ пошёл за святым причастием и маслом.

– На всякий случай, – говорил старый.

Обряд совершился примерно, потому что старичок, несмотря на вздутые ноги, хотел встать на колени. Янаш и мальчик держали его под руки. Бил себя в грудь и плакал. Когда всё окончилось, приготовленный тинф он хотел дать священнику, но тот от него отказался.

– Ты был, вельможный пан, моим патроном, это нужное служение. Что там между нами некогда были конфликты, пусть будет забыто, а когда, даст Бог, выздоровеешь…

– Поправлюсь, даю слово, – замурчал Корчак.

Янаш проводил пробоща к воротам.

– Он до завтра не доживёт, – отозвался ксендз, – подумали вы о себе? Близких родственников он не имеет, могли бы сделать завещание.

– Пусть Бог убережёт, – прервал Янаш, – чтобы в такую минуту думать о себе. Что будет, то будет, пойду куда-нибудь.

– А что ты тут мучился?

Не отвечал Корчак. Попрощались у ворот.

– Жаль мне вас, видит Бог, – вздохнул пробощ.

К ночи стало хуже, опухоль поднималась вверх, Корчак сам это чувствовал.

– Уж со мной ничего не будет, – сказал он, беря Янаша за руку, – дорогой мой, только послушай меня хорошенько. Дай слово, что состояние удержишь и не потеряешь?

– Но что о том говорить. Что о том говорить, – воскликнул Янаш.

– Нужно, потому что чёрт его знает, кто это расхватает… Не потеряешь, говори?

– Не потерял бы, но зачем о том думать.

– Говори, не потеряешь?

Наконец он добился от Янаша слова и поспешно начал говорить:

– Завещание в ящике. Один горшочек денег под грушкой в саду, около камина в избе другой…

Перечисление продолжалось довольно долго, прерываемое вопросами: «А не потеряешь?»

К утру кожушек расстегнулся, старик умер.

Янаш долго стоял удручёный.