История о Янаше Корчаке и прекрасной дочери мечника

Как в разрушенном муравейнике всё зашумело в глубине траншеи, поднялся дикий крик, которым татары привыкли пугать, равно, как стрелами. Те, что стояли на склоне, запускали стрелы… тем временем каштеляниц, сам как-то так нацелив фальконет, подпалил его. Послышался оглушительный взрыв. Клуб дыма на мгновение покрыл глубину оврага и татары с великой паникой начали утекать. Никита уже имел время зарядить ружья, выстрелили ещё раз по отступающим, а люди каштеляница вскоре повторили… В глубине было видно и слышно плескающихся в воде раненых и тела убитых. Ядро из фальконета удачно попало в самую гущу и смяло целую кучу. Непередаваемая тревога и злоба вместе объяли дичь, крики которой повторил разбуженный лагерь… Пламя в окне ворот гасло и снова опускалась темнота, как перед моментом кровавой сцены… Были слышны уходящие кучки, непонятный ропот и проклятия. В некотором отдалении это всё остановилось. В замке снова была тишина. Люди в нижнем дворе перепугались и, прижавшись друг к дружке, начинали успокаиваться. Яблоновский под страхом наказания приказывал молчать.

После этой неудачной экспедиции казалось, что ночь может пройти спокойно и что второй бояться нет нужды. Было ещё несколько часов до наступления дня. Яблоновский с триумфом вернулся в верхний замок и, заметив в окне мечникову с Ядзей, пошёл их успокоить.

Збоинская приветствовала его в дверях ясным лицом и словами благодарности.

– Мой каштеляниц, как же мы вам благодарны за вашу к нам преданность!

– Но это настоящее счастье – попасть на такую великолепную игру, какая у меня есть по милости пани мечниковой, – отозвался, смеясь, каштеляниц. – Двадцать лет нужно ждать, прежде чем что-нибудь подобное выпадет! Это настоящее удовольствие для молодого военного, как я. Татары хотели нас взять втихаря в темноте, подползши под ворота. Никита, пани, услышал их, подкрался и – правдой и Богом, ему принадлежит главная награда зато, что мы им дали науку. Не знаю, сколько пало, но должны много лежать, потому что фальконет хорошо дописал и люди послужили отлично. Словом, на сегодняшнюю ночь мы можем быть спокойны и пришёл просить вас, пани мечникова, чтобы изволили отдыхать смело.

– А! Меня вовсе ко сну не тянет, – вздохнула Збоинская.

– Но у панны Ядвиги, наверняка, прекрасные глазки слипаются?

Название её глаз прекрасными, казалось, возмутило Ядзю, которая сделала удивлённую и гордую минку.

– О! Мне вовсе спать не хочется, когда другие из-за нас будут бодрствовать, – сказала она спокойно, – скорей бы на башню пошла поглядеть куда-нибудь.

– К несчастью, не видно не зги, кроме тёмной, как ад, ночи, – сказал каштеляниц, немного приближаясь к Ядзи, которая постепенно отступала по мере того, как он к ней подходил.

Заметив это, Яблоновский остановился, покрутил усики, видно, не привык к такому суровому обхождению. Мать находила, что он Ядзи не нравится, потому что охотно помогла бы сближению, нежели припятствовала.

Велели принести вина, запас которого ещё был, нашёлся торуньский пряник и мечникова была рада, что гостя чем-то могла принять. Затем вошёл и ксендз Жудра, вытирая со лба пот.

– Что же Янаш? – спросила Ядзя, с видимым беспокойством, подходя.

– Ну, теперь уж ничего, – отвечал ксендз Жудра, – как-то мне удалось его успокоить. На первый услышанный крик он вскочил было, оделся и выбежал на лестницу, повязки с его ран упали, начала бежать кровь и я едва его смог, наполовину бессознательного, уложить в постель. На протяжении всего времени, когда продолжался шум, я насилу мог его удерживать, потому что вырывался как безумный, только когда утихло, я мог его силой вынудить остаться в постели, и он уснул, ослабленный. Божье наказанье с этой молодостью! – добавил священник.

Яблоновский рассмеялся.

– Всё-таки и она на свете на что-то пригодиться может! – воскликнул он, смотря на Ядзю.

Мечникова молчала, глаза дочери были уставлены на ксендза, она была бледная и взволнованная. Легко было понять, что если бы ей дозволили, побежала бы посмотреть, что там делается, но сейчас не могла о том думать. Суровый взгляд матери держал её прикованной.

– Молодость, – прибавил каштеляниц, – ещё и на то сдаётся, что там, где старик бы не выдержал, молодой выздоровеет. Исцелит молодость раны… хотя не все, – сказал он тише, с рыцаря переходя в улыбке на придворного. – Зато сердечные раны для нас более опасные.

Мечникова ответила ему улыбкой. Находила этот тон молодого человека du derniet galant. Ей это очень нравилось. Посмотрела на Ядзю: та стояла с опущенными глязами, казалось, ей не по вкусу в разговоре медицина сердца.

Матери казалось удивительным, что Яблоновский так мало впечатлентия производил на девушку.

Хотя время было не то, чтобы думать о чём-то другом, кроме настоящих проблем, она снова подумала, что Янаша следовало обязательно удалить. Она чувствовала, то эта братская любовь без ведома невинной Ядвизи должна была смениться в её сердце на совсем иную.

Каштеляниц пил вместе за здоровье мечниковой и панны Ядвиги, ища её глазами, когда рюмка чуть было не выпала из его руки.