История о Янаше Корчаке и прекрасной дочери мечника

Через три дня Янаш уже мог встать и самостоятельно пройтись по келье, был, однако, слабый и изменившийся до неузнаваемости. Казался значительно старше. Тяжёлая болезнь и беспокойство забрали молодость с собой. Никита сильно настаивал, чтобы Янаш, сев в карету вместе с ксендзом Жудрой, ехал в Межейевицы, где один воздух должен оздоровить. Дорога не была страшной, потому что от Старого Константинова они могли не так уж спешить, щадить уставших коней и людей. Брат аптекарь, правда, не советовал выставляться на осенний воздух, мечникова молчала, Янаш тоже.

Ядзя два раза была с матерью у больного, но, почти престыженная тем, что первый раз показала себя так неосмотрительно, была теперь более холодной и на вид равнодушной.

Спустя несколько дней потом Янаш чувствовал себя настолько сильным, что сам начал готовиться к дороге. Назначили время отъезда, один день ещё давая на отдых; наконец, после мессы по случаю отъезда, Корчак, поблагодарив отцов за их гостеприимство, собрался в местечко, где уже в готовности стояли кареты и люди. По правде говоря, он не мог ещё долго идти своей силось, не задыхаясь, но с каждым днём и часом было ему лучше. Теперь спешила неспокойная мечникова. Ежедневно приходили вести о венской нужде, а о муже спросить было не у кого. Осень была довольно сухая и ясная, поэтому и волынские дороги были не испорчены. На каждом ночлеге встречали проезжающую шляхту, которая рассказывала новые чудеса о погроме турок. Ядвизию тем развлекали, как Каменец и Подолье из рук их были вырваны; другие о суровой мести объявляли. Все, однако, согласились с тем, что одержанная победа была великой гордостью в глазах Европы и могла заново поднять славу рыцарства… О нескольких погибших под Веной уже знали, о нескольких раненых из храбрейших командирах и особах, оставшихся при короле; только о мечнике было глухо.

Ксендз Жудра повторял, что это как раз было наилучшем, что никаких новостей не имели.

Мечникова вздыхала и молилась. Так двигаясь дальше и всё ближе приближаясь к знакомым околицам, на ночлеге в Подлясье удачно наткнулись на соседа. Был им старый пан хорунжий бельский, друг мечника, фермер и великий законовед, человек добрый и известный, но ворчун и зануда, добытчик, неустанно обеспокоенный своими фольварками и делами. Хорунжий имел чрезвычайную охоту покупать земли и имущество, покупал что только мог, часто без денег, выкручиваясь по-разному, не всегда выходя счастливо, а на старые годы набрал проблем на голову огромное количество. А так как те имения были очень разбросаны, хорунжий постоянно был в дороге от одного к другому, ни за одним, видимо, уследить не в состоянии. Встретили его как раз переезжающего из Люблинского в Подляское, где закупил огромные территории болот и песков, которые ему ничего не давали. Ехал поглядеть, не сможет ли сжечь торф и перегнать его в дёготь.

Ксендз Жудра первым его увидел и узнал. Хорунжий оторвался от дорожного бигоса, за которым как раз сидел, и начал его обнимать.

– Значит, возвращаетесь? Целые! Слава Наивысшему! Уж об остальных не спрашиваю, – воскликнул он. – До нас тут какие-то страшные и глупые вести доходили.

– О, действительно, мы пережили суровые перепетии, – отозвался ксендз Жудра, – но Бог сохранил и порадовал нас vicroria, вести о которой до нас в дороге дошли. Но о мечнике до сих пор ничего не знаем.

Хорунжий почему-то закашлял, поправил ремень, потёр чуприн у.

– Не слышал ничего, – сказал он коротко, но глазми так странно повёл по ксендзу, как бы солгал, к чему не был привыкший.

– У вас нет писем? – спросил он.

– Может, в доме ждут.

Хорунжий смолчал, просил на бигос, ксендз отказался, начались рассказы. Потом старик потёр усы и собрался идти на поклон к мечниковой, но сперва поспешил что-то шепнуть людям.

Была организована беседа с пани мечниковой: об общих делах, de publicis, о соседстве, о Межейевицах. Хорунжий ручался, что почти ничего не знает, потому что постоянно на колёсах. Однако, казалось, что он как-то кусает себя за язык. Посидев какое-то время, он попрощался с соседкой и с ксендзом Жудрой пошёл в другую комнату.

Он казался капеллану каким-то странным: говорил, прерывался, начинал заново, не заканчивал – смотрел ксендзу в глаза, казалось, размышлял. Наконец он взял его под руку.

– Ксендз, – сказал он, – тут нечего наматывать хлопок. Не хочу быть послом плохих вестей, может, это есть несомненная вещь, но – чтобы мечникова insperate не доведалась – говорят, что мечник под Веной ранен. Получил пулю и то в ногу. Нога – как у Ахиллеса, так и у нас – самая опасная вещь.

Ксендз Жудра встрепенулся и заломил руки.

– Могут быть байки, – прибавил хорунжий, – но хочу, чтобы вы знали о том, дабы вас это не поразило вдруг.

Обеспокоенный капеллан молчал.