История о Янаше Корчаке и прекрасной дочери мечника

Лошади хорунжего были готовы, сел он, поэтому, и сразу тронулся в путь. Ксендз Жудра побежал к Янашу, который в дороге не только не ослаб, но чувствовал значительно лучше. Ксендз не мог удержать при себе несчастливой новости – поверил её Корчаку. Янаш как молнией был поражён. Он любил мечника как отца, почитал выше всяких слов – ослабленный, он не мог удержаться от слёз. Быстро, однако, вытерев слёзы, объявил ксендзу Жудре, что, если новость подтвердиться, он незамедлительно поедет к мечнику, хотя бы его на другом конце света искать было нужно. Перед последним ночлегом, который выпал за три мили от Межейевиц и откуда люди вперёд должны были быть высланы, и Янаш выбирался с ними, нагнал их знакомый подкоморий бжеский, Броховецкий, дальний родственник мечника, человек средних лет, большой болтун, славный оратор, галантный с дамами, которые его лет десять высмеивали. Ксендз Жудра хотел поймать его, дабы предостеречь, что мечникова ни о чём не знает, когда подкоморий подбежал к колебки и сразу начал с соболезнований.

– Пани мечникова благодетельница! Что за счастливая встреча! – воскликнул он с восхищением, уставляя в неё глаза, потому что был её великим поклонником. – Я вижу, что вас эта весть к дому гонит возвращаться, но ничего такого страшного, нет ничего страшного, а я её геройскою нахожу.

Мечникова побледнела, вытянулась.

– Говори, умоляю! Что же случилось? Я ни о чём не знаю!

Подкоморий сразу остолбенел и замолчал, но сворачивать уже было поздно. Ударил ладонью по устам.

– Вот я дал маху! – крикнул он. – Вот те на! Ничего нет! Люди болтают, якобы мечник был ранен: нет ничего определённого. Байка это, должно быть, когда пани благодетельница ничего не знает.

Мечникова заплакала, Ядзя вскрикнула, прибежали люди, Буховецкий стоял как вкопанный.

– Проклятый язык! – бормотал он. – Свербило мне плести! А это Божье наказание! Значит, никогда от этого не отучусь!

– Откуда вы это знаете? Подкоморий, милостивый государь, говори! – воскликнула мечникова.

– Бубнят все, плетут, ничего не знаю.

– Что же говорят? Смилуйся, что говорят? Какая рана?

– Якобы выстрел в ногу, но это ничего – нога… Что же нога?

– Он всегда на ноги и так жаловался, – проговорила мечникова. – О, мой Боже!

Упали тогда неожиданные проблемы на несчастную женщину. О ночёвке не было речи. Дороги, известные хорошо, позволяли ехать ночью, а ближе к утру ещё светит луна. Приказали попасть в местечко, расспрашивая Буховецкого, который постоянно жаловался на свою долгоязычность. Ксендз Жудра не признался, что о том уже знал от хорунжего. Замешательством, которое произошло по этой причине, воспользовался только Янаш, потому что в первый раз на пороге он мог приблизиться к Ядзе, в первый раз с той минуты, для него памятной, в доминиканской келье, когда голос Ядзи его заново вызвал к жизни.

– Я уже знал об этом несчастье, – сказал он, – мы услышали о нём первый раз от пана хорунжего; я спешил домой, чтобы сразу завтра выбраться в дорогу. Никакая сила задержать меня не может; я должен быть при моём благодетеле.

– Езжай! – ответила коротко Ядзя. – Почему же я не могу! Бедный отец…

– Бог даст, что это не будет так страшно, как сейчас может показаться… люди говорят…

– А, – ответила Ядзя, – я мало жила, но уже научилась тому, что всегда правда есть более страшной, чем людские предчувствия! С какой же радостью выбиралась я в эту дорогу! Какая срочность была у матушки! Кто же из нас отгадывал, что там ждало… и что вы нам спасёте жизнь, пожертвуя своей!

– Панна мечниковна, – сказал взволнованный Янаш, – вам я тоже обязан моей. Я умер, ваш голос из могилы меня вызвал.

– Потому что вы мне нужны, мой добрый брат, – сказала Ядзя. – Я одна на свете и без тебя была бы сиротой.

Янаш опустил глаза.

– Вы сиротой не будете: у вас есть родители, легко найдёте опекуна и друга… Я мог бы сказать даже, что вы его уже нашли.

Ядзя зарумянилась.

– Я знаю, о ком ты говоришь, – отозвалась она холодно, – но этот моим другом не будет никогда. Я чувствую это. У меня отвращение к нему; не могла его показать ему только, так как должна была быть благодарной.

– Позволь же мне, как брату и другу, – прервал Янаш, – принять его сторону. Я его там ближе узнал. Он мужественен, благороден, имеет доброе сердце. Происходит из прекрасного рода, ни в чём его нельзя упрекнуть; я знаю то, потому что это знают все, что он любит панну мечниковну.

Ядзя зарумянилась, как вишня; на её лице видны были нетерпение и недоумение.

– Ты на его стороне, говоришь, Янаш? – спросила она. – Ты с ним?

– Потому что мне так совесть велит, потому что я знаю, что и пани мечникова с ним, а сердце матери лучше всех чувствует.

Ядзя не дала ему докончить.

– Я его вынести не могу! – воскликнула она живо. – Ты видел, как я была к нему равнодушна, а он постоянно меня мучил. Прошу тебя, не говори мне о нём!

– А если это твоё предназначение? – спросил Янаш.

– Нет! – решительно воскликнула Ядзя. – Моим предназначением скорее будет монастырь. – Вернусь к матери настоятельнице в Люблин.

Она закрыла глаза, Янаш молчал.