История о пропавшем ребенке

Лиле не сиделось на месте, она без конца вставала, жаловалась, что живот у нее распирает, словно она выпила несколько литров газировки, а от запаха пирожных ее мутило, хотя она всегда любила канноли. «Ты же знаешь Марчелло, – нехотя ответила она. – Он не может мне простить, что я еще девчонкой его отшила. Но он трус и высказать мне в лицо ничего не может, вот и строит из себя обиженного, а сам, как баба, сплетничает у меня за спиной». Вдруг она сменила тон и с ласковой насмешкой проговорила: «Но ты же синьора, зачем тебе мои беды? Расскажи лучше, как мать?» Она явно хотела меня отвлечь, но я не поддалась: начав говорить о матери, плавно перешла к проблемам с братьями и Элизой, а от нее, вполне естественно, к Солара. «Мужики слишком болезненно воспринимают, когда их посылают, – фыркнула она. – Ладно еще Марчелло, хотя с ним тоже шутки плохи, но Микеле еще хуже: он давно за мной увивался, а теперь окончательно спятил, ходит тенью за моей тенью». Она именно так и выразилась: «ходит тенью за моей тенью». По ее словам, из-за этого Марчелло на нее и взъелся;

его возмущает, что она взяла его брата на короткий поводок и унизила перед всеми. «Марчелло надеется меня запугать, – снова рассмеялась она. – Только он не понимает, что единственным в их семье, кто действительно мог на любого нагнать страху, была их мать. Правда, мы знаем, чем она кончила». Лила то и дело вытирала пот со лба, жаловалась на жару и на то, что у нее с самого утра раскалывается голова. Она вроде бы отшучивалась, но в то же время мне было очевидно, что она хочет показать мне хотя бы часть того мира, в котором она жила и работала день за днем, – мира, скрытого за фасадами старых и новых домов. То и дело повторяя, что никакой опасности нет, она рисовала картины разбойных нападений, грабежа, ростовщического произвола и мести, порождавшей ответную месть. Тайная «красная книга» Мануэлы Солары после ее смерти сначала перешла к Микеле, но теперь ее вел Марчелло: он отнял ее у брата, которому перестал доверять. Весь контроль за торговлей, как законной, так и подпольной, и связи с коррумпированными политиками тоже держались на нем. «Несколько лет назад Марчелло принес в квартал наркотики, – заключила Лила. – Очень интересно, куда это нас заведет!» Она сидела бледная и обмахивалась подолом юбки.

Из всего услышанного меня больше всего поразила фраза про наркотики, особенно – горький, осуждающий тон, каким она ее произнесла. Для меня наркотики ассоциировались с Мариарозой и, в меньшей степени, с нашими посиделками на виа Тассо. Сама я никогда ничем таким не баловалась, разве что из любопытства пробовала пару раз покурить травку, но не видела ничего страшного в том, что кто-то употребляет наркотики, – в нашей среде это не считалось предосудительным. Я привела Лиле в пример бывшую золовку и ее утверждение о том, что наркотики – это просто способ раскрепощения и освобождения от запретов. Лила недовольно покачала головой: «Какое еще раскрепощение, Лену? Сын синьоры Палмьери умер две недели назад. Его в сквере нашли». Слово «раскрепощение», в которое я вкладывала определенно положительный смысл, особенно ее разозлило. «У него же вроде была болезнь сердца?» – осмелилась напомнить я. «Болезнь под названием героин, – отрезала она, но тут же поспешила добавить: – Ладно, надоело. Не хватает еще в воскресный вечер обсуждать, какие мерзости вытворяют Солара».