История одиночества

Взаимодействие с дикой природой расширилось в конце XX – начале XXI века благодаря открытию пограничной зоны между городом и деревней, где ландшафт отличался стихийностью и безлюдностью, которые традиционно ассоциируются с миром природы. В новаторском исследовании Ричарда Мэбея «Неформальная глубинка» (1973) отмечалось процветание флоры и фауны среди городских окраин: «Ни одно из этих мест не является собственно сельской местностью, и никогда они не предназначались для того, чтобы давать пищу и кров диким животным. Все они суть среда обитания, возникшая из потребностей человека»[832]. Однако при правильном подходе такие фрагменты дикой природы выполняли ту же функцию, что и обычные сельские ландшафты. «Эта простая прогулка вдоль канала, – вспоминает Мэбей, – была таким же хорошим противоядием от тоски рабочего дня, как и настоящая одинокая прогулка за городом»[833]. Пол Фарли и Майкл Симмонс Робертс развили этот подход, выявив то, что назвали окраинами (Edgelands), – «такие места, где переполненные микрорайоны прерываются зарослями… незамеченные части нашего общего ландшафта как места, полные возможностей, тайн, красоты»[834].

Важность пешеходных переживаний возросла с вмешательством прикладной психологии. Теория восстановления внимания (ART) показала, что к числу так называемых «восстанавливающих свойств пребывания наедине с природой» относятся укрепление памяти, повышение внимательности и улучшение восприятия. Что же до тех, кто не желает тратить силы на физические упражнения, то было обнаружено, что и простое разглядывание изображений сельской местности тоже дает заметный эффект[835]. Более энергичным нововведением стала практика психогеографии, которую один из ее ведущих сторонников описал как «подробное, многоуровневое исследование местности, воздействующее на микроскопический внутренний глаз писателя»[836]. Это движение заимствовало терминологию из социальных наук, но корни его лежали в трудах Ги Дебора, Вальтера Беньямина и, особенно в британском контексте, такого любителя дальних городских прогулок, как Чарльз Диккенс[837]. Как и скитания прославленного романиста XIX века, эта деятельность сочетала в себе физические усилия и интенсивное наблюдение с нарочитым отсутствием необходимого пункта назначения. «Целенаправленно дрейфовать – таков рекомендуемый режим», – объяснял Иэн Синклер[838]. Трудности скорее придумывались, чем возникали сами собой. Так, Уилл Селф начал свою книгу «Психогеография» с длинного рассказа о том, как ему нужно было на самолет в Хитроу и как он решил пойти от своего дома в южном Лондоне до аэропорта пешком, вместо того чтобы просто воспользоваться автомобилем или общественным транспортом[839]. Любое место сгодится, но наиболее характерная локация для бесцельного дрейфа – современный город. Задача состояла не в том, чтобы обойти то, что уже нанесено на карту, а в том, чтобы рассматривать городской пейзаж как серию вымыслов, суть которых раскрывается во взаимодействии воображения пешехода с историями, стоящими за улицами, зданиями и мелькающими в них жителями.

Был некий зазор между этим чрезвычайно литературным гулянием и тем, что оставалось истинным воплощением случайной и одиночной ходьбы, – выгуливанием собаки[840]. Чем больше поощрялись и анализировались физические упражнения, тем более фрагментарной становилась эта практика. «Разве это не удручающая правда, – размышлял Уилл Селф, – что, превратив ходьбу, эту базовую физическую активность, в специальный досуг, подобный парапланеризму или мотокроссу, лоббисты странствования – весьма неосторожно – участвуют в снижении количества ходьбы в течение рабочего дня?»[841] Остаются вне поля зрения цель и настроения тех, кто в минуты досуга выскальзывает из дома, чтобы увидеть знакомое, сделавшееся странным из-за постоянного повторения, и заняться тем, что требует настолько мало мысли, что оставляет место для самых разных размышлений. Еще меньше внимания уделяется самому плодотворному из последних нововведений в области одиночных упражнений. Фитнес-центр, по замечанию Марка Грейфа, «является атомизированным пространством, в котором человек делает некогда приватные вещи на глазах у других, при этом ощущая себя в одиночестве, действуя так, будто он все еще один»[842]. В конце прогресса мы видим человека на его личной беговой дорожке, будь то в комнате у него дома или в пузыре изоляции в тренажерном зале, – человека, который никуда не идет и ни на что не смотрит, разве что на образы, мелькающие на экране телевизора[843].

Морское уединение