История одиночества

Любой данный набор заключенных сопротивлялся обобщению, тем более после того, как в 1849 году Пентонвильская тюрьма стала принимать уже не специально отобранные группы заключенных, а «поперечный срез» всего осужденного населения. Это был вопрос времени в нескольких смыслах. Хотя они сами работали до изнеможения, даже с помощниками и с чтецами Священного Писания из мирян капелланы, как правило, лишь кратковременно посещали каждую камеру раз в несколько недель – ведь они должны были навещать сотни заключенных[636]. Идеал долгой духовной беседы с каждым из заключенных, проходивших суровые испытания одиночного самоанализа, был недостижим[637]. Там же, где контакт устанавливался, капелланы сталкивались со множеством биографий, не умещавшихся в их поле зрения, и множеством возможных перспектив. Даже для современных исследователей оценка опыта одиночного тюремного заключения связана с большими методологическими проблемами, поскольку воздействие социальной изоляции, утрата контроля над повседневной жизнью и отсутствие стимулов внешней среды должны оцениваться в контексте разнообразных и зачастую серьезных заболеваний, наблюдающихся в любой группе заключенных[638]. Эта проблема была еще сложнее для капелланов середины XIX века, потому что в основе их предприятия лежала отчетливо светская концепция душевных страданий. Хотя режим принудительной изоляции был основан на идее открытости Бога для частного общения, но начиная с Хэнуэя уже не было ощущения божественной защиты для тех, кто подвергся ужасам одиночного заключения. Группа профессиональных христиан пришла к оценке опасности этого опыта, мало чем отличавшейся от той оценки, которую давала зарождавшаяся в то время психология. Когда споры о пентонвильском эксперименте уже достигли кульминации, Джон Бакнилл и Дэниел Тюк опубликовали краткое «Руководство по психологической медицине», в котором обобщили современные исследования в этой области для использования практикующими врачами. Будучи далекими от идеи долгой духовной молитвы как лекарства от этого заболевания, они, вслед за авторами предыдущих руководств, вычленили «религиозную меланхолию» как отдельную форму безумия, особенно распространенную среди тех, кто обособил себя от коллективного отправления веры ради осуществления личного плана спасения[639].

Оказалось, что избавиться от ассоциации одиночного (или раздельного) содержания с безумием невозможно. «Тишина, глубокая и ужасная, в основном угнетает их, – писал в 1879 году один критик Пентонвиля, – и порой заставляет искать спасения в смерти»[640]. Появлялось все больше мемуаров заключенных. Как и в случае с войнами, воспоминания писали выжившие. Многие из этих осужденных были хорошо образованными служащими[641]. Пережившие из-за режима содержания полный психический коллапс были не в состоянии ясно описать свой опыт. Единственной группой, которая последовательно обосновывала неприятие системы, было новое поколение политических заключенных. Фении, впервые попавшие в тюремную систему в конце 1860-х годов, продемонстрировали истину, которой суждено было повторяться на протяжении всего ХХ века: лучшая защита от ужасов одиночества лежит в том душевном состоянии, которое привело к тюремному заключению. Как заметил Томас Кларк в своем «Кратком знакомстве с тюремной жизнью ирландского преступника», «человек, попавший в тюрьму с хорошим умом и здоровыми мыслями, не сломается так быстро, как плохо образованный человек или тот, у кого сравнительно мало мыслей»[642]. Если заключенный страдал за высокие цели, а карательный режим понимался как еще одно орудие противника, можно было и пройти через это испытание, и обратить его в большее преимущество.

Майкл Девитт был арестован в 1870 году после налета на Честерский замок (1867) и приговорен судом к одиночному заключению в Дартмуре и Милбанке. После освобождения он сочетал дальнейшую борьбу за независимость Ирландии с публичными выступлениями в качестве знатока тюрем, опубликовав ряд текстов и дав показания Комитету Гладстона (1895)[643]. Он мог спокойно относиться к очень коротким периодам изоляции, но в случае с длительным одиночеством усматривал лишь один исход:

Еще один очень важный аргумент против девятимесячного одиночного наказания – это то, что оно, как я думаю, ведет к безумию. Во время моего девятимесячного пребывания в тюрьме Милбанка я наблюдал, как несколько мужчин сходили там с ума, и я отношу это на счет ужасного наказания, состоявшего в том, что их держали в холодных глухих камерах по 23 часа в сутки в течение всего этого периода[644].