История одиночества

Другой ирландский республиканец, Иеремия О’Донован Росса, отбывая свой срок, вступил в борьбу с надзирателями и их правилами и провел четыре месяца на хлебе и воде в одиночной камере, наказанный за отправку писем из тюрьмы[645].

Одиночное заключение как мера наказания просуществовало в Британии дольше, чем во многих других европейских странах[646]. В 1910–1911 годах оно было сокращено (Черчиллем) до трех месяцев для рецидивистов и до одного месяца для преступивших закон впервые, а в межвоенный период и вовсе было выведено из системы. Но связь с религиозно ориентированным исправлением заключенного оно утратило задолго до того. Уже во время учреждения в 1856 году специального комитета палаты лордов стремление к моральному преобразованию путем длительного размышления сходило на нет[647]. К 1860-м власть капелланов ослабела, и формально они подчинялись начальникам каторжных и местных тюрем. Функция одиночного заключения все чаще ограничивалась второстепенными целями – предотвращением вредных разговоров между заключенными, сдерживанием тех, кто еще не совершил преступлений, и наказанием тех, кто уже совершил. «Доклад тюремного начальства» за 1886 год демонстрировал стремление сохранять оптимизм:

С одной стороны, с переходом на менее строгую изоляцию и меньшие сроки не последовало никаких пагубных результатов; с другой же, хотя полное моральное преобразование уже не ожидается в качестве обычного результата, раздельное содержание, несомненно, предотвращает взаимное дурное влияние заключенных, а благотворное влияние может быть оказано; такое заключение признается наиболее действенным как тренировка и дисциплина в рамках подготовки к последующим этапам исполнения приговора к каторжным работам[648].

Сохранялось лишь влияние страха. Эдмунд Дю Кейн, игравший руководящую роль в пенитенциарной политике последней четверти XIX века, заверил Комитет Гладстона, что «раздельное содержание, которому в первую очередь подвергаются приговоренные к каторжным работам, по-видимому, воспринимается большинством из них с сильной неприязнью, и особенно теми, которые являются профессиональными преступниками»[649]. Когда их грандиозные амбиции уже угасали, священнослужители держались за свое богословие не столько как за проект, сколько как за утешение. «Действительно удручающей, совершенно безнадежной была бы эта попытка, – писал капеллан в «Докладе тюремного начальства» за 1875 год, – если бы не наша вера в силу и милость Бога, наше знание, что для Него нет ничего невозможного и что „Он помышляет, как бы не отвергнуть от Себя и отверженного“, и с усердием мы воплощаем эти помыслы в жизнь и предоставляем этот вопрос Ему»[650]. В конце концов, не дело простых смертных – знать итог одиноких личных бесед со Всевышним.

Наедине с Ним