История одиночества

Фрай также настаивала на моральном характере реформ. «Я беспокоюсь, – говорила она специальному комитету палаты лордов 1835 году, – о том, чтобы наказание всегда соответствовало общему духу этой страны. Надеюсь, мы всегда будем доброжелательным народом, и мы должны показывать это правонарушителям»[659]. В данном случае заключенные видели лишь частичную доброжелательность, и еще меньше ее было между разными группами участников кампании. Так и искавшие новых институциональных форм добровольного духовного отстранения в XIX веке подвергались ожесточенной враждебности. Невыполнение квакерских предписаний, которые сами родились из долгой истории борьбы с преследованиями, отчасти было предопределено природой отстранения от общества. Одиночество находится на границе, разделяющей приватность и секретность. Оно может служить человеку мощным средством исследования и развития собственного «я». Также оно может быть способом отстранить других от того, что человек думает или делает или что делается с ним. Баланс определяется доверием, оказанным человеку и его обстоятельствам. В атмосфере непримиримой враждебности, характерной для народного антикатолицизма того периода, одиночество легко интерпретировалось как арена умышленных ненадлежащих действий или навязанных страданий[660]. Отсутствие прямых доказательств (которое приписывалось сопротивлявшимся инспекции церквям и запертым дверям их учреждений) стало причиной для дальнейших подозрений, а не предостережением от осуждения.

Ожесточенность тех дебатов была также вызвана трудностью одиночного заключения. Различие, проведенное нами в первой главе между одиночеством как дополнением к успешному общению и одиночеством как патологией неудавшегося социального взаимодействия, отнюдь не было устойчивым. Управлять быстро урбанизирующимся обществом было нелегко, так что неясно, какое из условий превалировало. Церкви пытались использовать одиночные духовные размышления в качестве основной защиты от нарушения общинной дисциплины, но от этого лишь становилась очевиднее глубокая неопределенность относительно последствий одиночного созерцания.

Историю уголовно-исполнительной реформы XIX века лучше всего рассматривать как затяжное экспериментальное исследование, в ходе которого выяснилось много нового о последствиях насильственного лишения какой бы то ни было компании. Непосредственным результатом стало отступление организованной религии от переднего края государственных реформ. Только квакеры сохраняли уверенность относительно функции общинной и одиночной медитаций, хотя даже в их случае те чаяния, которые они когда-то связывали с тюремными капелланами и читающими Библию посетителями, к концу столетия во многом оказались беспочвенны.

5. Уединение и досуг в XX веке

Покой и тишина

Одной из респонденток исследования о женах рабочих, которое провела в 1939 году Марджери Спринг Райс, была тридцативосьмилетняя «миссис И. из Форест-Гейта (Восточный Лондон)». Труд по воспитанию шестерых детей оставлял ей мало времени для сознательного расслабления. «Она твердо заявляет, – сообщала Спринг Райс, – что у нее нет досуга до вечера, когда дети ложатся спать, а затем „я просто спокойно сижу и говорю себе: наконец-то немного покоя и тишины“»[661]. Просто улучить момент для себя посреди ежедневного цикла труда – вот все, на что могли рассчитывать многие работающие бедняки. Особенно это касалось замужних женщин, которым, как утверждает Клэр Лангхамер, опыт непрерывной, неоплачиваемой работы по дому не позволял даже помыслить об упорядоченном досуге, не говоря уж о том, чтобы наслаждаться им[662].

Одним поколением позже, в период послевоенного экономического бума, Пёрл Джефкотт посетила восточную часть Лондона. «В таком бедном районе, как Бермондси», – обнаружила она, –

женщины всегда исходили из того, что будут слишком заняты. По-прежнему в новинку иметь регулярный отрезок свободного времени, и едва ли они знают, что с ним делать. Как и прежде, досуг приравнивается к физическому отдыху, а работа – к физической нагрузке. «Просто посидеть», «поднять ноги», «задремать», «прилечь» – такими фразами жены описывали свой досуг[663].