История одного Человека

– Эх, невежда ты этакий, – по братски взъерошив мне волосы продолжал Валенс. – Не пойми меня грубо, но все считают искомца ниже человека именно из-за ограниченности мысли и её недопустимости выйти за установленные при рождении пределы. Но когда ты вчера потрясал народ, видел бы ты, как трибуны, все с отвисшими челюстями, взирали на тебя, того, в ком течёт дурная кровь и при этом, превосходящего их в мастерстве стрельбы. С самого твоего рождения я исследую геном искомого народа, стараюсь найти пути исцеления от этой чумы и твоё вчерашнее представление приблизило к правде одну мою гипотезу, что не важно, искомец ты или человек – вероятность перейти из одной стадии в другую есть всегда.

– И ты пришёл к этому только глядя на мою меткость? Не слишком ли завышено ты смотришь на всё, не гиперболизуешь ли очевидные факты, что давно всем известны? И не подумай, не раскритиковать я тебя пытаюсь, а только лишь предостеречь. Ведь простирающееся дальше мысли всё же закрыто мне, я всё также не могу эманировать столь высшей речью, как человек…

– И всё же, хоть ты этого и не замечаешь так ясно как человек, говор твой тоже изменяется, – ободряюще подбадривал Валенс. Правда это или нет я не знал, но предположение моего брата посеяло во мне надежду стать человеком, главное не сворачивать с намеченного пути. – Как тебе известно, наш мир всё больше прогнивает, человек уступает своему примитивизму и всходит на путь искомцев. Но ты, мой юный стрелок, отличаешься от всех тех искомцев, с которыми я имел дело за четырнадцать лет исследований. То это были сторонники языческих культов, то настоящие нелюди, неотличимые от самой низшей родословной – туманников; во всех них в той или иной концентрации, но было нечто сквернотное. Человек становился змеем и своим ядом начинал отравлять ещё не согрешивших, не покинувших границы рая человечности. В тебе же нет этой отравы, и я ни разу не замечал даже подспудности перейти на сторону скверны. Для меня – ты человек ничуть не меньше, чем все те, кто наделены этим правом по рождению, потому что за все те четырнадцать лет топтания на месте и невозможности сдвинуться с мёртвой точки, твой внутренний прогресс и духовная работа над собой, по сути, являются единственным достижением всех моих изучений. Одним только собой ты уже доказываешь, что наше бытие не предопределено первичными функциями. Ни память, ни мышление, ни восприятие не способны окончательно регламентировать нас, а на этих основаниях, не теряется и надежда отыскать нужную в столь непростой час панацею от недуга искомости.

Уходя с полигона, краем глаза, но я всё же успел осмотреть приговорённые Валенсом мишени. Всего пара отверстий зияла ровно в центре, тогда как остальные то на пару сантиметров влево, то несколько миллиметров вправо. Словом, если уж для короля «попасть в яблочко» оказывается задачей весьма непростой, то что говорить о мирянах, тех, кто так и норовят изойти желчью на того, кто, по их мнению, дурен, при чём как кровью, так и душой. Видимо Валенс тогда проникся почитанием моих талантов лишь в сравнении собой. Для меня же способность к сравниванию оставалась и по сей день остаётся строгим табу; возможно оно действительно так, что исключая это греховное умение, становится куда проще стать тем, кем ты являешься по своей сущности, а не показательным образцом морали, образования и прочих институций.

*                  *                  *

Продолжая пестовать свои навыки, я добрёл до восемнадцатилетнего возраста. В пропущенном промежутке не было каких-то великих изменений; всё, чем была занята моя голова посвящалось оружейному ремеслу, физической и умственной подготовке, а также чуть-чуть теоретическому кладезю, который в силу своей теоретичности (или усыпляющему свойству) мне было весьма сложно назвать чем-то драгоценным. Усердием и невероятной терпимостью к ученической лени, мои наставники всё же вдолбили мне заповеди народного порядка. Они были легки на запоминание, их нельзя было назвать чем-то сложно усваиваемым и моё отторжение от них обосновывалось лишь одним фактом. Я чувствовал, что призван служить миру не в общественной идиллии, а где-то вдалеке, там, где округа больше походит на фронт, а единственно воспеваемая религия – язычество, разрастание которого требуется немедленно пресечь. Где же ещё будут плодовиты мои боевые таланты, как не в каких-то точках кипения, да в конфликтных местах?