История одного Человека

Ваний тогда не на шутку повышал голос, всё больше плетя клевету на высших мира сего. Завершая со своим филигранным линчеванием, он посоветовал мне хорошенько осмотреться. В течении всего разговора, да и после, когда он указал, чтобы я открыто посмотрел на окружающих, мне этого ой как не хотелось, так как казалось, будто мы привлекаем слишком большое внимание и стража вот-вот подойдёт и, как она это умеет, разрешит проблему с иноверцами, даже если один из нарушителей сам командир королевской стражи. Но поднятому взору открылась не сонма революционеров, восхваляющих дерзкость слов Вания, не ропщущие полицеймейстеры, а всё тот же, протекающий на задворках внимания фон из мало чем привлечённых граждан. В тот миг я как-бы прозрел, потому что – уверенность в этом была выше всяких сомнений – лица каждого отражали не наплевательское отношение к сказанному моим усатым другом, а скорее чуть-ли не полное согласие, ибо ни в одном прошедшем мимо нас человеке не чувствовалось какое-то противоречие, только мнимое согласие со всем сказанным. Это открытие помогло понять и другую вещь – и исследования Валенса, и ораторство Вания и подобная же согласованность с общественной мыслью говорила об одном: в Столице что-то готовится и час, когда начнётся новая глава не за горами.

В конце нашей встречи, Ваний рассказал мне о своём последнем посещении Великого. Вот как он это описал: «И вот, выходит это совершенное амплуа! Короли, все преклонённые, застыли в первом ряду. Во втором, с горящими благовоньями и в своей покорной литургии молились служители храмов. А в третьем, уютно расположился я со своими верными подопечными. По отношению к первым двум, наш коленопреклонный слой представлялся регуляторами социальной жизни. Оббежав нас Своим взглядом, Он каждому стал выдавать то или иное поручение. И пока длились все разъяснения, я не мог отвести взора от бьющегося за Его светящейся ризой сердца. Видел ли ещё кто-то замеченное мною, мне тогда духу не хватило спросить. Дойти почти до самого что ни на есть линчевания Великого прямо под Его носом – это, друг мой, опасная игра, но даже ни с кем не сверившись, мировое положение уже само выходило мне самым лучшим доказанием моей правды, ужасной, но не менее от этого истинной. В нашем – уже не столь кажущимся мне «чистейшем» – Правителе я увидал ту же дуальность, что пленяет и всех нас, от самой Столицы до Нигредо. Скверна… Вот, что я тогда углядел. Артерии и вены Его просвечивали чёрной желчью, а единственный глаз, то и дело сновавший меж нами, всё не находил себе места и постоянно был до безумия суетен. Вокруг адамантово сиявших зрачков, словно корневище, разбредалась система зеленовато-жёлтых капилляров. Чёрт бы побрал тогда моё зрение, ибо даже чувством близости с Его Величеством, я уже ощущал нечто неблагоприятное. И если правду говорят, не брешат, то, мы – сыновья и дочери Его, не зависим ли напрямую от отцовской сущности. Ведь не зря же меж стариков всё ещё ходит старая присказка «Подобное за подобным». Стало быть, если не революция и разрыв с папочкиным наследством, то что ещё может остановить эту дьявольски надвигающуюся пустоту внутри?»

Прозорливости Вания позавидовал бы даже самый талантливый сыщик, потому как переворот власти и впрямь подготавливался, но не сословием доблестного рыцарства, не полицейским департаментом, а духовной, казалось-бы такой невинной и столь целомудренной религиозной сферой. Но именно епископы ополчились против высшего правления и подавление народа было только предзнаменованием готовящегося мятежа.

II. Тот, кто провозглашён Рыцарем

«Ничего не страшись!»

Вот и пробил долгожданный час. Инициация, через которую проходит каждый, кто закончил весь курс обучения и успешно сдал все экзамены. Конечно, успешно пройти именно через все испытания у Дивайда не было и шанса. В практическом ремесле ему может и не было равных, но вот относительно теоретических знаний… Тут уж не обошлось без влияния родства с Девятым королём и искусности в стрельбе. Зная эти нюансы, экзаменаторы смилостивились над горе-учеником и дали «добро» на вступление в мир рыцарства, с его никогда незабываемым кредо: «Nil timendum est»¹⁷.