История одного немца. Частный человек против тысячелетнего рейха

Я недолго оставался свидетелем гибели этого великого, почтенного и гордого учреждения. Время моей службы в качестве референдария подходило к концу; но пару месяцев я еще проработал в апелляционном суде третьего рейха. Это были печальные месяцы. Месяцы прощания во всех смыслах. Я чувствовал, что нахожусь у постели умирающего. Я чувствовал, что здесь больше нечего делать, что дух, который в нем царил, улетучивается все бесследнее; в этом здании меня все чаще охватывало знобящее чувство бесприютности. Я ведь не был юристом по призванию, нет, и я не особо стремился к судейско-административной карьере, которую прочил мне отец. Но все же я ощущал некую причастность к этому месту и к этому делу, поэтому с великой тоской наблюдал, как мрачно и бесславно тонет тот мир, в котором я существовал не без известного чувства родного дома, не без участия и не без определенной гордости за этот дом. Этот мир рушился на моих глазах, он распадался, истлевал — а я ничего, совершенно ничего не мог сделать; только и оставалось пожать плечами и с печальной ясностью осознать, что здесь для меня нет будущего.

Со стороны, правда, все выглядело иначе. Спрос на референдариев возрастал ежедневно и очень ощутимо. Национал-социалистический союз юристов[180] присылал нам (и мне в том числе) льстивые письма: мы, дескать, то поколение, которому предстоит построить новое немецкое право. «Вступайте в наши ряды, работайте над решением великих задач, которые ставит перед нами воля фюрера!» Я отправлял эти письма в корзину для бумаг, но далеко не все поступали таким образом. Заметно было, что значительность и самооценка референдариев выросли. Теперь в перерывах между заседаниями они, а не камергерихтсраты с видом посвященных в тайну знатоков беседовали о высоких чинах юстиции. Слышалось постукивание маршальских жезлов в невидимых солдатских ранцах[181]. Даже те, кто до сих пор не были нацистами, почуяли свой шанс. «Да, сейчас дует сильный ветер, коллега, — говорили они и с тихим триумфом рассказывали о людях, которые, сдав асессорский экзамен, поднимались до работы в Министерстве юстиции, или, наоборот, о „строгих“, грозных президентах сената, нынче безжалостно отправленных в отставку: — Он был слишком близок к „Рейхсбаннеру“, вы не знали? Теперь это карается», — или изгнанных в глухую провинцию в участковые суды. Вновь задул сулящий славу и богатство лихой ветер немецкого 1923 года, когда внезапно бразды правления оказались у юнцов, когда молодые люди в одночасье становились директорами банков или владельцами автозаводов, а почтенный возраст, солидное образование и жизненный опыт могли привести разве что в морг.

Конечно, полного повторения 1923 года не было. Плата за вход наверх стала побольше. Приходилось быть немножко осторожнее со своими словами и мыслями, не то вместо Министерства юстиции легко было загреметь в концлагерь. Какие бы напыщенные и победоносные речи ни раздавались в коридорах судебной палаты, все они произносились с некоторой запинкой, нельзя было не расслышать в этих речах ноток страха и недоверия, а взгляды и убеждения, высказываемые в разговорах, подозрительно смахивали на вызубренные наизусть ответы на экзамене. Нередко говорящий подобные речи внезапно умолкал и быстро оглядывался, будто забеспокоившись, не понял ли кто-нибудь его неправильно?

Восторженная молодежь, но, так сказать, немножечко с кляпом во рту. Однажды — не помню, какую еретическую идею я высказал, — один из коллег отозвал меня в сторонку, подальше от прочих собеседников и для начала с невероятной преданностью посмотрел мне в глаза. «Хочу вас предостеречь, коллега, — сказал он. — Понимаете, я к вам очень хорошо отношусь. — Вновь глубокий и преданный взгляд в глаза и в душу. — Вы — республиканец[182], не так ли? — Он положил мне руку на плечо. — Т-с-с! Не волнуйтесь. Я тоже республиканец. В душе. Я рад, что и вы — республиканец. Но вам следует быть осмотрительнее. Не стоит недооценивать фасцистов![183] Сегодня ничего не достигнешь скептическими замечаниями. Разве что выроешь самому себе могилу. Не подумайте, будто сегодня хоть что-то можно предпринять против фасцистов. И тем более в открытой оппозиции. Поверьте мне. Я знаю фасцистов лучше, чем вы. Нам, республиканцам, придется выть по-волчьи, раз уж мы с волками живем».

Такие теперь были в Германии республиканцы.

28