История одного поколения

— Ты удивишься, но тоже вспоминает о нашей сегодняшней встрече, а затем пускается в долгие и сопливые размышления о своей погубленной жизни. А в самом конце делает примечание: «Если хочешь, можешь мое письмо опубликовать».

— А ты опубликуешь?

— Нет.

— Судя по тону, тебе его совсем не жаль?

— А тебе Никиту Дубовика жаль? — резко парировал Михаил, после чего приятели пару минут молчали. — Ладно, уже полседьмого, пошли в «Лагуну», шлепнем хорошего коньячку.

Через десять минут они уже сидели за стойкой ресторанного бара, и Михаил делал заказ.

— Я недавно получил очень приличный гонорар, так что об этом не беспокойся, — сказал он, заметив, что Денис полез за деньгами.

— Ты хочешь сказать, что у тебя хватит на бутылку «Мартеля»? — усмехнулся тот.

— И еще останется на шампанское и закуску! Ну, с Новым годом!

— Взаимно.

Они чокнулись и выпили.

— Забавно… — заговорил Денис, — а помнишь те времена, когда мы скребли по карманам мелочь, чтобы скинуться и взять бутылку гнусной бормотухи под названием «портвейн»?

— Еще бы не помнить! В свое время я с Никитой и Гурским целую неделю пьянствовал в подмосковном доме отдыха. Жаль, что тебя тогда с нами не было.

— Ну, с тобой мы тоже пропустили через свои юношеские организмы немалое количество этого проклятого пойла. Черт возьми, какое все-таки чудесное время молодость… Пусть даже отравленная такой гадостью, как тот портвейн!

Закуривая очередную сигарету, Михаил отрицательно покачал головой.

— Ты не согласен? — удивился Денис.

— Нет. То есть согласен, что тогдашний портвейн — это гадость, но не согласен с твоей оценкой молодости. Помнишь, в «Виконте де Бражелоне» есть чудесная сцена, когда Атос и д’Артаньян после воцарения на престол Карла II беседуют в лондонской гостинице «Олений рог» и вспоминают «время молодости и доверчивости», когда ими обоими «повелевала кровь, кишевшая страстями»?

— Ну и что?

— А то, что д’Артаньян говорит парадоксальную, но абсолютно справедливую вещь — он совсем не жалеет об этом «упоительном времени», как не жалеет о школьных годах — времени решения задач, розог учителя и краюх черного хлеба. Более того, он считает глупцами тех, кто этими годами восторгается, поскольку ему не внушают доверия люди, предпочитающие плохое хорошему. И далее он говорит, что молодость — это дрянное время, полное треволнений и нищеты, а если о чем и жалеть, так только об их знаменитой дружбе. Но здесь Атос его утешает — жалеть об их дружбе нечего, она умрет только со смертью всех четырех мушкетеров, поскольку состоит из воспоминаний и привычек. Поистине Дюма намного более мудр, чем это представляется тем, кто, прочитав в юности его эпопею о мушкетерах, никогда больше к ней не возвращается. В общем, я согласен с д’Артаньяном — мне гораздо больше нравится жить сейчас, когда я достаточно богат и ни от кого не зависим, чем тогда, когда был беден и всего боялся — приводов в милицию, исключения из института, выговоров по комсомольской линии и всякой прочей ерунды. Поэтому я бы не хотел возвращаться во времена своей… то есть нашей с тобой молодости, и главное мое желание — чтобы нынешние сорок лет никогда не кончались!

— Вообще-то нам уже по сорок одному!

— Да помню, помню, — отмахнулся Михаил, — но давай поговорим о чем-нибудь более приятном.

— Например, о женщинах?

— До женщин мы еще дойдем, когда достигнем нужной кондиции, а в данный момент я имел в виду будущее.

— Серьезно? Ну и чего хорошего ты ждешь от будущего?

— Многого — и гораздо большего, чем от настоящего, — абсолютно серьезно отвечал Михаил. — Ты помнишь, что такое акмэ?

— Это ты историка спрашиваешь? — весело изумился Денис. — Конечно, помню. Древние греки называли так сорокалетний возраст, считая, что это самый расцвет для мужчины. Более того, они даже указывали не год рождения человека, а говорили, что «его акмэ приходится на такую-то Олимпиаду».

— Все верно. Именно потому, что акмэ нашего с тобой поколения пришлось на начало третьего тысячелетия, я жду от него гораздо большего, чем от тысячелетия второго. Грубо говоря, начало двадцать первого века должно быть за нами! И именно от нас и наших зарубежных сверстников должно зависеть дальнейшее направление развития всего цивилизованного мира в третьем тысячелетии — или хотя бы в следующем веке. Каким мы его зададим сейчас — таким оно и будет!

— Ну это ты, брат, хватил! — усмехнулся Денис. — Что это тебя на роль вершителя судеб всего человечества потянуло? Скромнее надо быть, скромнее.

— Издеваешься, собака? — Михаил толкнул приятеля в бок. — Коньяка больше не получишь!

— Тогда я сам себе закажу, — отшутился Денис. — Нет, старик, я не издеваюсь, просто ты не учитываешь главного, на мой взгляд, обстоятельства. Разумеется, я говорю только о России, поскольку насчет остального мира судить не берусь.

— Ну и какое же это обстоятельство?