История одного поколения

Впрочем, ни Петр, ни Вадим в этом уже не участвовали, поскольку одному из них пришлось выносить на себе другого. Шальной пулей Гриневу пробило бедро, и он мгновенно потерял сознание от болевого шока. К счастью для него, «скорая» находилась неподалеку.

Двадцать второго августа, во второй половине дня, когда отоспавшиеся и радостные Никита, Денис, Михаил и Петр, захватив с собой не менее четырех бутылок водки, отправились в больницу навещать успешно прооперированного Гринева (Игорь Попов не смог к ним присоединиться, поскольку участвовал в импровизированном концерте на еще не разобранных баррикадах), Эдуард Архангельский переживал едва ли не самые тяжелые и унизительные мгновения своей жизни. Когда пятеро собравшихся в больничной палате защитников демократии дружно выпивали за победу, он собирал вещи в своем рабочем кабинете, находившемся на втором этаже здания МГК КПСС. По распоряжению мэра Москвы Гавриила Попова все партийные здания опечатывались и передавались на баланс мэрии.

Стоило тратить столько усилий ради партийной карьеры, — а Эдуард уже занимал должность замзавсектором отдела пропаганды и агитации Московского горкома, — чтобы закончить ее столь плачевным образом: под свист и улюлюканье бесновавшейся под окнами толпы тех самых трудящихся, которых он должен был воспитывать «в истинно коммунистическом духе»!

Неужели в какой-то момент он допустил непоправимый просчет и все происходящее сейчас является неизбежным следствием той ошибки? А может, стоило вовремя присоединиться к той «демократической» части компартии, которую возглавил ренегат и проходимец Руцкой?

Закончив с бумагами, Архангельский застегнул дипломат, глубоко вздохнул и прислушался. По некогда степенным коридорам горкома в сопровождении милиционеров с автоматами быстро ходили возбужденные, небрежно одетые люди — то ли работники мэрии, то ли еще какие-то «демократы» — и нагло поторапливали растерянных и понурых партработников:

— Кончилась ваша власть!

Неужели действительно кончилась? И что ему теперь делать — возвращаться к той, давно забытой специальности «экономист», которая значится в его дипломе и по которой он не проработал ни единого дня? Хорошо еще, что он достаточно молод, ибо в тридцать два года можно начать все сначала… Последний раз оглядев свой всегда казавшийся таким уютным и милым кабинет, Эдуард вышел в коридор и, не запирая дверей, молча вручил ключ первому попавшемуся человеку с трехцветным значком на лацкане мятого пиджака.

Главное испытание ждало его впереди — в отличие от секретарей ЦК, которых из опасений расправы в последний раз отправляли по домам на персональных «Волгах», — Архангельскому предстояло пройти сквозь строй возбужденных людей, выкрикивавших какие-то издевательские лозунги. Постаравшись придать своему лицу спокойный и не слишком опечаленный вид, чтобы лишний раз не радовать «всю эту сволочь», — Эдуард вышел из здания МГК и, невозмутимо помахивая «дипломатом», направился в сторону метро. В лицо Архангельского никто не знал — не так велика «шишка»! — поэтому его появление прошло незамеченным, только полупьяные юнцы издевательски присвистнули пару раз вдогонку.

Эдуард уже вздохнул было с облегчением и ступил на проезжую часть, как вдруг встретился глазами с человеком, стоявшим чуть в стороне, под деревом, и внимательно наблюдавшим за происходящим.

«Ах, черт, Гурский!»

Узнавание оказалось взаимным, однако оба, не сговариваясь, одновременно отвели глаза. Архангельский продолжил свой путь, а Алексей Гурский, достав из кармана пиджака потрепанный блокнот, стал что-то быстро записывать.

Глава 15 «ГУРИЯ ИЛИ ГЕТЕРА?»

Алексей Гурский не интересовался политикой, полагая, что настоящий писатель должен работать ради бессмертия, используя «вечные темы» и модифицируя «вечные сюжеты» типа любовных треугольников, конфликта поколений и т. д. Конечно, он может упоминать и самые значительные события своего времени — тот же августовский путч, — но лишь в качестве того, что в английском языке называется «time signals» — приметы времени. Двадцать второго августа Гурский поехал в центр города именно для того, чтобы собрать коллекцию подобных примет.

Великие романы, как и любой истинный шедевр, не создаются планомерно и сознательно, поскольку совершенство возникает на бессознательном уровне. Гением рождаются, оригиналом становятся. Поэтому можно придумать замечательный сюжет, нарисовать живые портреты героев, нашпиговать текст прекрасными мыслями — и все равно великим роман сделает лишь то, что писатель бессознательно вложил в него благодаря своей врожденной интуиции.