История одной дуэли

– Внимание! На трубе! – заорал я в рупор. – Моя фамилия Ковшов. Я исполняю обязанности прокурора области! Предлагаю вам добровольно слезть! Сейчас подведут пожарную лестницу! Говорить будем на земле! Гарантирую принятие мер по закону!

Этого было достаточно. Никаких обещаний. Никакого заигрывания. Неизвестно, что за человек там на трубе. Может, фанатик, может, больной, хуже, если псих; попадаются и такие, хотя за этим в колониях следят строго и, не дай бог, вычислят, тогда попадает и своим, и зэкам. В любом случае рассусоливаться с таким народом нельзя. Они силу уважают, если в меру и по закону. Произвол не терпят.

Ко мне подкатил Прокудин, держась всё же в сторонке. За своё получит вместе с руководством колонии, но это потом.

– Товарищ исполняющий обязанности прокурора области, осужденный Петровский выдвинул требования, будет вести переговоры только с «самим».

– Ты ему объяснил, что Галицкий в длительной командировке? Так что сидеть на трубе долго придётся. Кормёжку и подушки ему туда подавать не станут. Ночь уже. Не хочет, – я уеду.

– Что же делать?

– Снимать без меня будете.

– А свалится?

– Сколько он на трубе сидит?

– Сообщили мне после девяти утра. Хотели снять. Даже собак применяли.

– Умельцы! Это кто же додумался?

– А забрался он туда с прошлого вечера…

– То есть, может, сутки?

– У них никаких спецсредств нет… И опыта снятия таких удальцов. Первый случай в России, – чуть не с гордостью доложил Прогудин.

– Как бы этот единственный, Владимир Никитич, не кончился смертельным, – согнал хилую улыбку я с его губ, – начальника-то снимут, а то и под суд я его отдам, а вам…

– На пенсию пойду, адвокатом возьмут, буду головёшки таскать в костёр наших оппонентов.

Я сдержался, чтобы не выругаться: ничем его не пронять. Снова взял мегафон:

– Примете к сведению, заключённый Петровский, обязанности прокурора области исполняю я. Так что слезайте.

«Фуфайка» наверху молчала, не подавая признаков жизни.

Я дал команду подогнать пожарную машину, растянуть несколько одеял под место возможного падения. Заключённые под присмотром офицеров взяли одеяла в руки и натянули их, расходясь в разные стороны. Получилось что-то вроде батута.

– Подводите лестницу, но не торопитесь, пусть сам слезает, – отдал последнюю команду я.

Лестница медленно поползла вверх. Все на земле замерли. Вот она поравнялась с приступкой, на которой укрывался заключённый. Ему достаточно было сделать шаг – и всё кончится. В ту или иную сторону.

– Петровский! Я жду вас внизу, – сказал я, отвернулся и пошёл из толпы.

Это был жест. Но я тоже устал. Большего сделать было не в силах. Если он мужик, пусть принимает решение!

За всё время работы в прокуратуре, бывая на зоне и встречаясь с осужденными, я не позволял себе обращаться с ними запанибратски. Но и никогда не обманывал. Не позволял себе «тыкать». Среди людей, поставленных законом в такие условия изоляции, иначе нельзя. Иначе потеряешь враз и уважение, если было, и доверие, если имел, и авторитет. А прокурор на зоне, это власть государства. А власть требует уважения. Но оно должно быть взаимным. И люди, которые под тобой, а значит, под законом, очень щепетильны. Они не прощают ничего прокурору. Но изначально верят ему. До первого обмана. Потом пощады не жди.

Пятно зашевелилось… Человек взялся руками за поручни и ступил на красную лестницу…

Когда его завели в кабинет оперчасти, я остался с ним наедине, подождал, пока он придет в себя, разденется. Попросил принести горячего чая. Молчал, наблюдал, как он жадно пьёт. На меня он не смотрел. Я открыл случайно оставленную хозяином кабинета лежащую на столе книжку: «Инструкция о порядке содержания лиц, заключённых под стражу и осужденных». Стал листать.

«…Татуировки антисоветского или циничного характера удаляются в установленном порядке медицинскими работниками. Все татуировки удаляются с согласия лица или органа, в производстве которого находится уголовное дело…»

«Интересно, – думалось мне, – в каком же порядке они удаляются. Установленном порядке? Надо Прогудину поручить, чтоб просветил меня по этому поводу».

«…Лицу, водворённому в карцер, запрещается брать с собой имеющиеся у него продукты питания и личные вещи за исключением полотенца, мыла, зубного порошка и зубной щётки…»

Я слышал, что и порошок некоторые зэки используют в качестве дурмана. Разводят его высокой концентрацией и внутрь. Говорят, ловят дурь или кайф.

«…Лицам, отбывающим наказание в карцере, выдаётся ежедневно по 450 граммов хлеба, горячая пища через день. В день лишения горячей пищи выдаются хлеб, соль и кипяток. Осуждённым несовершеннолетним хлеб и горячая пища выдаются ежедневно…»

«Альпинист» всё ещё приходил в себя. Пил третью чашку чая. Несколько раз заглянул Прогудин, беспокоясь тишиной. Я не спешил. Сам отходил от стресса. Листал книжицу.

«…Осуждённые к смертной казни, которым эта мера в порядке амнистии или помиловании заменена лишением свободы, лица, признанные судом особо опасными рецидивистами, переодеваются в одежду специального образца после вынесения приговора…