История одной дуэли

Пауза затягивалась. Я видел, он собирается с духом. Встал сам, отошёл к стене. Чёрт! Ни одного окна. Не положено. Стекло – опасно, хотя и с решёткой. Могут разбить, порезаться. Натоплено до тошноты. В городе давно не топят, а здесь бардак! Здесь своя котельная. Наяривают зэки, топят сами, но Фёдоров-то смотреть должен! Мысли расползались от жары, как тараканы по стенке. Нет, тараканов, конечно, никаких не было. Во всяком случае, не видно. Я старался поменьше садиться или прислоняться к стенам. Не терпел посещения этих мест. Даже потом, уже на улице или дома, долго приходил в себя от преследующего запаха колонии. Специфический едкий, как натрий или другой вонючий яд, он проникал насквозь и доставал, казалось, до мозга костей. Вот и сейчас, тьфу! Помню первое своё посещение тюрьмы. Со следователем Даниловым. Во время стажировки. Когда это было?

– Гражданин прокурор, не узнаёте меня? – вроде голос послышался, я повернулся к кровати.

– Не узнаёте меня, гражданин прокурор? – это лепетал, еле ворочая языком зэк.

– Вы загадки мне не загадывайте, – оборвал я его, – говорите, если можете. Что заставило искать встречи со мной?

Зэк молчал. Разговора не получилось. Слишком слаб был собеседник. Эта игра в воспоминания… Скольких я встречал в зоне, якобы знавших моих родителей, родственников, братьев и сестру, друзей. Всех не пересчитаешь. Некоторые действительно со мной когда-то учились в школе, недалеко жили в детстве и юности, встречались по работе, а некоторые просто выдумывали, наслышавшись рассказов от знакомых обо мне, или просто врали. Наш город небольшой. Здесь стоит пожить двадцать-тридцать лет, и знаешь всех и вся, так же, как и многие знают тебя. Спрятаться негде. Я к этому привык. И уже выработал определённый стереотип. Знакомство и родство это одно, а дело – делом. И мешать их, перемешивать нельзя. Были такие, что под моим именем и фамилией по сельским районам разгуливали. Как-то одного поймали в сельском районе. Удостоверение себе изготовил, «гаишникам» показывал…

– Что у вас случилось в семье? – вспомнил я информацию Прогудина, сообщённую мне в тот день, когда снимали заключённого с трубы котельной – у него умерла жена, это должно его расшевелить.

Серое лицо зэка скривилось. Закрыл глаза.

– Не надо об этом. Поздно. Всё поздно…

– Есть ещё родственники на свободе? – не отставал я, пытаясь его разговорить.

– Один. Как волк. Галстук пора надевать…

– Что-что? – не понял я.

– Гражданин прокурор, вспомните шестьдесят восьмой год. Вы учились в Саратове?

– Шестьдесят восьмой… Да, учился.

– Юридический институт. Сессия заочников. Ребята из Волгограда? Два Николая, – шептал он. – Кредо, кредо…

Я слушал его и ничего не понимал. Да, в это время я учился в институте. Семнадцать лет назад. Были у нас в комнате, когда жили в общежитии института, два паренька из Волгограда. Один, помнится, хорошо о Бунине рассказывал. Где они сейчас? Оба Николая.

Но этот зэк? Нет, его рожа совершенно не напоминает их лица. Те молодые тогда совсем были. Даже со скидкой на прошедшее время нет ничего похожего. Один, кучерявый, очки носил. Высокий здоровяк. Ну вылитый Пушкин, только мощнее, а второй – тот совсем малец… Этот, на койке?.. Ему лет шестьдесят или более…

– Помните, спорили с вами? – серое лицо опять покривилось, слова цедились сквозь лезвия белых губ. – О политике… Кредо?..[18]

– Чёрт возьми! – Я не сдержался, чтобы не вскрикнуть. – Корреспондент?

– Он самый… – выдохнул он и что-то забурчал.

Я нагнулся вплотную к его лицу.

– Мундус… вулт… десипи, эрго… десипиатур…[19] – это была давно забытая мною латынь, которую он с трудом выговорил.

Словно щёлкнул в мозгу рубильник вспышкой, высветил те далёкие времена, саратовские сессии, вечерние дебаты до одури в общежитии института перед экзаменами. До хрипа, до драки. Когда мы, полуночники, вместо того, чтобы готовиться к сессии, к экзаменам, студенты последних курсов, устраивали политические диспуты, в большей части заканчивающиеся жесточайшими разногласиями и баталиями. Спорили не только о власти, философии и социальных проблемах, о литературе, писателях о жизненных принципах. О морали и женщинах. Сумасшедший забытый студенческий пыл и азарт. Собственное мнение – самое главное и самое правое! Поэтому и споры не на живот, а на погибель с каждым мыслящим иначе, чтобы завтра сразиться снова. Да было, всё было…

Я очнулся от воспоминаний. Ещё раз внимательно вгляделся в лежащего передо мной человека. Нет! Ничего похожего в лице! Тот уже тогда был лыс. Носил очки. Что ещё?.. Что ещё?.. Говорил как-то особенно. Очень умно. И очень грамотно. Поэтому и кличку получил «корреспондент». Нет, кажется, он действительно работал тогда журналистом в какой-то газете? Два Николая, к которым он ходил, были волгоградцами, значит, он оттуда? Но это не аргумент. Он мог просто учиться с ними на одном курсе? Да, скорее всего, он с их курса и из их группы. И эта латынь! Он всё время тогда, где надо и не надо, в ссорах вставлял крылатые латинские изречения.