История одной семьи

Весной 1946 г. мы как-то по очереди стали перебираться в Москву. Меня вёз на каком-то автобусе брат Гена. Мама ещё оставалась в деревне, она была занята работой, и её не сразу отпустили.

Первое московское лето мы провели с отцом. Даже Стюры не было с нами. Наверное, тоже где-нибудь работала.

Отец был довольно крупным чиновником: у него была служебная машина, которую обслуживали два шофёра: дядя Петя и тётя Маруся. Они работали через день. Несмотря на отцовское значительное положение, мы очень бедствовали первое время в Москве. Одёжка была кое-какая, а обуви не было никакой.

Отец работал с 11 часов утра. Накормив нас завтраком, он оставлял на столе бутерброды на второй завтрак и говорил, что есть их мы можем только, когда соседская девочка Мася скажет нам «можно». И вот часа два, а то и три мы ходили вокруг стола, принюхивались к бутербродам, которые лежали на столе под салфеткой, но ни разу не нарушили приказа отца и накидывались на них только тогда, когда приходила Мася и говорила: «Можно». Мы быстро их съедали и только после этого бежали на улицу погулять.

Часа в 4 дня отец приезжал на обед и, чтобы мы не крутились у него под ногами, пока он нам что-нибудь готовит, отправлял нас «покататься на машине», прибавляя: «Скажите, что я заставлял вас обуться, а вы не захотели». А нам просто не во что было обуться…

Так мы прожили лето, а осенью вернулись и мама, и Стюра.

Наша «знаменитая» 49-я

Жили мы в 5-этажном банковском доме (отец работал в Госбанке), довольно унылом снаружи – этакий «продвинутый» барак. Он был построен в 1935 г. для работников Госбанка. Наш, 4-й подъезд, был «элитным»: в нём даже было предусмотрено место для лифта. Предполагалось, что в этом подъезде поселится «начальство». Но даже если кто-то из крупных чиновников там и поселился, то ненадолго: их ещё до войны всех пересажали по 58-й статье. Никакого лифта не было. Больше того, во время войны именно в наш подъезд попала бомба, ремонт был сделан кое-как, у нас очень долго не работала в ванной газовая колонка. Почему-то долгое время после войны – а мы поселились там, как я уже говорила, в 1946-м – холодной воды днём тоже не было. Она подавалась только ночью, и все домочадцы наполняли всё, что могли, водой на сутки, а для туалета наполнялась ванна. Между ванной и туалетом стоял тазик, которым надо было смывать после себя унитаз (конечно же, мы, дети, смывали только большую нужду).

В нашей квартире были всего три комнаты: две большие, метров по 30 с гаком, и одна, наша, маленькая 12-метровка. Главной в квартире была Анна Николаевна Маркушева, которая жила в комнате рядом с нами. Она была вдовой: её муж по состоянию здоровья не воевал и умер во время войны, так что мы его не застали. Детей у неё не было. У тёти Ани (как мы, дети, её называли), до нас было две комнаты: наша раньше принадлежала ей. Ещё у неё была младшая сестра, которая и жила до нас в этой комнате, а когда мы там поселились, она с семьёй была в Монголии, куда её мужа послали в командировку.

Анна Николаевна, видная, статная дама, родом была из Ростова Великого и очень гордилась этим. Там она закончила гимназию. Её родители умерли, когда ей было лет 17–18. Тётя Аня была старшая из трёх осиротевших сестёр: Лидии, года на два моложе её, и 5-летней Людмилы. Рано выйдя замуж, лет в 19, тётя Аня мужу в приданое привела двух своих сестёр. Когда её муж получил место в Москве, они переехали и поселились вот в этом самом доме.

Лидия вскоре вышла замуж за человека, которого я впоследствии знала. Он окончил в Москве Лесотехническую академию и получил распределение куда-то в Краснодарский край. Туда и увёз молодую жену.

Тётя Аня с мужем вырастили маленькую Людмилу, дали ей какое-то минимальное образование (по-моему, она работала машинисткой в том же Госбанке, где и познакомилась со своим будущим мужем Николаем Ивановичем Цикиным). Когда я её знала, тётя Люсичка, так звали мы её, нигде и никогда не работала: из её двух сыновей младший был даун. Его нельзя было отдать ни в какой детский сад, и тётя Люся вынуждена была быть домохозяйкой. С этим мальчиком, его звали Виталий, я очень много нянчилась. Он был очень забавный. Например, когда мама на нас уж очень сердилась, она грозила нам: «Доведёте – в окно выпрыгну». Как-то она осталась дома одна с Виталиком и, когда он тоже очень расшалился, пригрозила ему тем же. Но если мы сразу утихомиривались и умоляли её не приводить свою угрозу в исполнение, то Виталик очень даже заинтересовался возможным прыжком и полдня бегал за мамой и уговаривал: «Сегелина (то есть Сергеевна), прыгни, а?»