История одной семьи

Мама поставила категорическое условие: чтобы мы поступили в институты. Она хотела даже, чтобы мы шли на дневное отделение, но Лёва упёрся: «У меня семья, я должен сам её кормить, а поэтому пойду на вечернее отделение и буду работать». Но мама запретила даже заикаться о работе, пока он не поступит в институт. «Сиди и занимайся», – заявила она.

В МИФИ Лёве документы сразу не отдали, потребовали, чтобы он попробовал сдать экзамены. Он кое-как сдал математику (она была письменной), а на устном экзамене по физике прикинулся совершенным дурачком и провалился. Потом Лёва подал документы в МИЭИ (Московский инженерно-экономический институт им. Серго Орджоникидзе, сейчас это Университет управления). А у меня как раз отпуск подошёл. Света, моя подружка, позвала меня с собой на Волгу, под город Калязин. Мама разрешила Лёве поехать со мной, но только на одну неделю.

* * *

В отпуск – на грузовой машине, даже не помню, был ли кузов крытым. Повёзли нас Светин отец дядя Фима с шофёром. Мы, Света со своим мужем Аркадием и мы с Лёвой, ехали очень долго, к вечеру прибыли в г. Кимры, где нам надо было переправиться через Волгу на пароме. Мы опоздали, паром уже не работал, и мы вынуждены были заночевать в этом городе, прямо в машине. Конечно же, нам, двум молодым парам, захотелось погулять и посмотреть славный город Кимры. Недалеко от нашей стоянки обнаружили парк. Оттуда звучала весёлая музыка. Мы направились туда и – о ужас! – не были туда пущены. Комсомольцы-дружинники, стоявшие там, категорически отказались нас пустить. Дело в том, что я была в брюках, вернее, в симпатичнейших коричневых брючках. Мне сшила их моя приятельница Лида Власова, мы вместе работали. А брюки на женщинах – тогда это был нонсенс! Ни на работу, ни в одно общественное заведение тогда женщин в брюках не пускали, даже в ресторан! Я было попробовала спорить с дружинниками, но они мне пригрозили, что сфотографируют меня и поместят на доске «Не проходите мимо!». Я очень этого захотела, но наши мужчины, Лёва и Аркадий, решительно взяли меня под белы руки и увели прочь. Мы немножко погуляли по городу. Местные мальчишки улюлюкали мне вслед: «А портишки-то узеньки!..» Пришлось нам возвращаться к машине. Переночевав, мы с первым же паромом отправились дальше. Вскоре приехали в Калязин, там ещё раз переправились через Волгу на пароме.

В деревушке, куда мы приехали, уже жила на отдыхе Светланина тётя Екатерина Владимировна (будучи по паспорту Петровой, как Света и её матушка, она почему-то имела отчество Владимировна, хотя Светланина мать и её другая сестра были Семёновны). Свету отец поселил у её тёти, а нам с Лёвой снял очень симпатичное крытое крылечко в домике неподалеку.

* * *

Был июль месяц, тепло. Мы купались в Волге, катались на лодке, видели под водой храм. Он не вырастал из воды, а находился глубоко под нею. Здесь было затоплено много земли при каких-то гидротехнических сооружениях. Волга была широкая-преширокая, но очень сильно цвела: вода в ней была тёмно-зелёного цвета.

Здесь, в этой деревеньке, мы с Лёвой впервые отметили очередную, третью, годовщину нашей свадьбы. Две предыдущие мы были в разлуке. На празднике в честь нашей годовщины настояла Светланина тётя, когда услышала об этом событии. Она помогла нам со Светланой накрыть стол, сгоняла Лёву в Калязин (надо было только переправиться на пароме на другой берег) за вином, и мы славно посидели на нашем крылечке. Екатерина Владимировна с удовольствием и очень громко кричала нам «Горько!».

Через неделю Лёва, как и велела мама, уехал в Москву готовиться к экзаменам. Светин Аркаша уехал вместе с её отцом сразу после нашего приезда. Света перебралась ко мне, и мы начали отдыхать уже вдвоём. Купались в Волге, причём Света выискивала такие укромные уголки на берегу, что мы могли купаться голышом. Света и загорать заставляла меня голышом. Мы в Волге и купались, и мылись, и стирались. Кстати, только там, в этой деревушке, я наблюдала странный способ сушки особенно белого постельного белья. За каждым домом сзади располагалась небольшая зелёная лужайка. Хозяйки старались стирать во второй половине дня, ближе к вечеру, и уже в сумерках расстилали бельё на этой лужайке. «На росу», – говорили они и убирали его утром, ближе к полудню, когда оно высыхало.