История одной семьи

Я по-прежнему увлекаюсь науками, вернее, философствованиями по поводу науки. Я, например, твердо решил узнать, наконец, что такое теория относительности, и терпеливо жую статьи, ругающие Эйнштейна, стараясь по цитатам разобрать, в чем дело. Трудно. Только на днях я набрёл на номер журнала «Вопросы философии», в котором велась дискуссия на эту тему. Никогда я так не жалел о своем невежестве, как теперь. Я вспоминаю свою молодость, когда модно было толковать о необходимости «выработать себе мировоззрение», и думаю, что сейчас это даже более необходимо, чем когда-либо. С этого надо начинать.

В Москву приехал один мои старый приятель[153]. Он видел Иринку, говорил с нею и прислал мне восторженное письмо, посвященное ее красоте, уму и душевным качествам. Правда, человек он увлекающийся, Но и жена его тоже одобряет Ирину. По-видимому, она, действительно, красива. Пишет ли она тебе? И часто ли пишет? Мама к ней относится, судя по письмам, сурово и, думается, несправедливо. Неизвестно, много ли лучше остаться без отца и матери на воспитании черновицких родственников, чем то, через что мы проходим.

Из письма мамы я узнал, что у тебя есть шансы на изменение судьбы в связи с хлопотами о других. Что ж, если мне пока не удалось попасть к тебе, может быть, ты будешь счастливее. Мама меня крепко пожурила за апатию, почему я не похлопотал о справке, т. е., не нашёл кого-нибудь, кто согласен дать обязательство взять меня на иждивение. Но я решил «ждать у моря погоды» — это, по-моему, лучше.

Дорогая моя, не сердись, что я пишу так путано. Письма мне плохо даются. До скорого личного свидания, тогда наговоримся. Привет твоим подругам, целую тебя крепко. Твой папа.

18.5.55

Здравствуй, доченька моя!

Покончив с бюрократическим делами, я могу теперь надоедать тебе «умными» рассуждениями на философские темы. Как я уже грозился в прошлом письме, я разыскал в местной библиотеке книжку стихотворений и поэм Леси Украинки. Я хотел найти источники твоих, по-моему, «зловредных» увлечении (не сердись, Маёчек, папам положено поучать своих детей, залезая иногда для этой благородной цели даже им в душу сапогами). Каюсь, я взялся за эту книжку с предубеждением против автора, — и был приятно разочарован. Прежде всего я обратил внимание на портрет поэтессы на обложке. Да ведь это же типичное лицо нигилистки, т. е. народницы прошлого столетия. И стихи её типичны для этой славной группы, только слегка окрашенные вполне оправданными настроениями её личной трагической судьбы. Да ещё — великорусское народничество заменено «украинизмом», преклонением перед былой «славой» её народа.

Конечно — она не Шекспир. Сонеты Шекспира даже я — безнадёжный тупица в поэзии — прочёл недавно с величайшим наслаждением. Она, по-моему, рядовой, чернорабочий революции, каких было много, и должно было быть еще больше. О художественных качествах её поэзии я, к сожалению, не могу судить по вышеуказанной причине своей тупости, но я полностью солидаризируюсь с её мыслью:

Звездой летучей, искрой быстролётной,
Сияньем молний, острыми мечами
Хотела б я вас вырастить, слова!
Чтоб эхо вы в горах будили, а не стоны,
Чтоб резали — не отравляли сердца,
Чтоб песней были вы, а не стенаньем.
Сражайте, режьте, даже убивайте,
Не будьте только дождиком осенним.
Сжигать, гореть должны вы, а не тлеть!

(Из цикла «Ритмы»).

Где же тут христианская слякоть всеобъемлющей и потому бесстрастной и, т. сказать, казённой любви? Я охотно себе представляю, что в прошлом столетии она могла брать примеры для своих идей в истории первого века христианства. Историческая ценность таких примеров — ничтожна. Но тогда это оправдывалось обстоятельствами, и конкретные христиане не представляли собой такой опасности для свободной мысли, как теперь. Ну, не буду тебя больше огорчать, доченька.

Я надеюсь, что ты найдёшь возможность порадовать меня своими письмами, когда только сможешь, и не будешь брать примера со своей сестренки, которая опять меня забыла. Вот приеду в Москву и выпорю ее, несмотря на её «библейскую красоту», как её описывает один мой приятель.

Напиши, дочка, по возможности, о чем ты думаешь, что ты читаешь, и как твои дела. Приветствую твоих приятельниц и мечтаю о скорой встрече и хорошем разговоре с тобой наедине и «по душам».

Целую крепко твой любящий тебя папа.

21.5.55

Милый Маёчек!

Получил сегодня твое письмо от 6.5. и очень, очень сожалею, что в отправленном тебе несколько дней тому назад письме продолжал надоевшую и тебе, и мне дискуссию о христианстве. Теперь мне всё ясно. Мама не напрасно упрекает меня, что я старомоден в своей «нетерпимости к нетерпимости».