Читаем История одной семьи полностью

Между прочим, раз уж речь о книгах. Как теперь в Москве насчёт книг? Много ли вышло новых изданий? Интересно, можно ли найти в магазине, например, Есенина? Ведь в прошлом году было 30 лет со дня его смерти и 60 — со дня рождения. Если встретится, купи для меня, я его очень люблю. Только специально не бегай. Ну, что же ещё написать? Здоровье у меня, конечно, хорошее, да и что ему сделается. Но мне было бы интересно стать твоим пациентом! Приятно, после стольких лет, подышать московским воздухом. Я чувствую, что здесь начинается весна. «У нас» в это время ещё зима. Я уже гуляю без платка.

Как ты проводишь время, Иринушка? Наверное, усердно занимаешься. Я, к сожалению, была лентяйкой, но ты ведь у нас умница. Не беспокойся насчёт мединститута, успеешь. Хорошо, что у тебя будет профессия (и уже есть). А я тоже когда-нибудь, может, буду заниматься естественными науками. Правда, медицину я не люблю. Вернее, боюсь инстинктивно, как человек, у которого за десять лет ни разу не было температуры выше, чем 36 и 6[151]. Я к врачам обращаюсь в крайних случаях, я встречала несимпатичных людей среди них. Ну, будь здорова, крепко целую. Всем привет и поцелуи. Майя.


Последнее письмо мне от матери в тюрьму меньше, чем за месяц до освобождения:


30.3.56

Дорогая, любимая!

Какое счастье — письмо от тебя. Я прямо обалдела, когда увидела его. Вместе с ним пришло письмо от папы, в кот. было вложено твоё от 25.2. До сих пор я ничего от тебя не получала. Одно твоё, которое Ирина мне послала, не дошло. Я была в совершенном отчаянии и, боюсь, причинила большое огорчение нашим друзьям своими паническими письмами. Дело в том, что у нас тут была заминка с почтой, и больше недели ничего ни от кого не было. Вчера получила, наконец, письмо от Ирины и открытку от бабушки с отчётом о свидании. Я так напряжённо ждала этого письма и была страшно разочарована, даже побранила Ирину за такое неудовлетворительное описание свидания. Бедная Ирина, нелегко ей с нами. Ведь мы «жертвы», «страдальцы», с нами нужно обходиться мягко, и она всегда во всём виновата. А между тем, я представляю себе её жизнь — учёба, работа, прокуроры, передачи и многочисленные друзья, которые являются то от мамы, то от папы, и которым нужно показаться в самом лучшем виде для того, чтобы те могли отписать родителям. Надеюсь, что скоро это кончится, во всяком случае, ты сможешь разделить с ней это бремя. Ей и то будет легче.

Я по-прежнему нисколько не интересуюсь переменой местожительства — до тех пор, пока ты несвободна. Вполне верю тебе, что ты в хороших условиях. Библиотека тамошняя[152] мне знакома. Правда, у меня не всегда был неограниченный выбор, как у тебя, но несколько хороших книг и я там прочитала. Относительно «Энеиды» согласна с тобой. На меня она всегда наводила тоску. Ты права — описание всяких героических побоищ, совершались ли они человечеством во младенчестве или в зрелом возрасте, также не вызывают у меня никакого умиления. Твоё увлечение Толстым меня не приводит в ужас, мне это понятно, но я уверена, что это ненадолго. Он всё же очень малоубедителен как философ. Советую тебе, если можешь, почитать Тагора. Знакома ли ты с философией стоиков? В ней есть одна интересная сторона, о которой мы поговорим при встрече.

Родная моя, я понимаю и надеюсь, что у тебя никогда не будет таких идеальных условий для чтения. Я также горячо желаю и надеюсь, что они у тебя будут очень недолго. Но пока они есть, мне хотелось бы, чтобы ты читала с выбором, что-нибудь действительно нужное, фундаментальное. Анну Зегерс ты всегда сможешь почитать. Не трать времени на такое.

Голубка моя, понимаю твоё отчаяние по поводу необузданных передач. Я им уже об этом писала давно. Я именно так себе всё и представляла, т. е., твоё отношение к ним. Но что поделаешь? Отнесись к этому философски. В конце концов, это только знамение времени. А апельсины тебя напрасно беспокоят — они-то как раз не лишние. И мне кажется, я, правда, не уверена, что они не очень дорогие теперь. Самое тяжёлое это, конечно, когда не с кем разделить все эти вкусные вещи.

Но ничего, родная, может быть уже недолго осталось терпеть. Конечно, ты пошлёшь мне телеграмму как только окажешься за воротами этого гостеприимного дома. И конечно ты приедешь ко мне на свидание сейчас же, как только сможешь. Я так настроилась на это, что, если оно будет как-нибудь по-другому, это будет страшный удар. Как я рада, что тебе передали мой шарфик. Какая у тебя сестричка умненькая, чудесная.

Целую, моя любимая, радость моя, и жду в гости на целых семь дней, и гулять сможем, в лес ходить.

Мама


4.4.56

Дорогая Иринушка, милые девочки (не знаю, здесь ли ещё бабушка)!

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
50 знаменитых царственных династий
50 знаменитых царственных династий

«Монархия — это тихий океан, а демократия — бурное море…» Так представлял монархическую форму правления французский писатель XVIII века Жозеф Саньяль-Дюбе.Так ли это? Всегда ли монархия может служить для народа гарантией мира, покоя, благополучия и политической стабильности? Ответ на этот вопрос читатель сможет найти на страницах этой книги, которая рассказывает о самых знаменитых в мире династиях, правивших в разные эпохи: от древнейших египетских династий и династий Вавилона, средневековых династий Меровингов, Чингизидов, Сумэраги, Каролингов, Рюриковичей, Плантагенетов до сравнительно молодых — Бонапартов и Бернадотов. Представлены здесь также и ныне правящие династии Великобритании, Испании, Бельгии, Швеции и др.Помимо общей характеристики каждой династии, авторы старались более подробно остановиться на жизни и деятельности наиболее выдающихся ее представителей.

Валентина Марковна Скляренко , Мария Александровна Панкова , Наталья Игоревна Вологжина , Яна Александровна Батий

Биографии и Мемуары / История / Политика / Образование и наука / Документальное