История одной жизни

В камере было очень холодно. Я лежал под тонким одеялом в помещении с выбитыми окнами, и какая-то заботливая сила удерживала меня от простуды. Помню женщину-надсмотрщицу. Она отличалась своими блондинистыми волосами и удивительной жестокостью. В руке у нее была нагайка, которой она при каждом удобном случае ударяла без разбора по беззащитным заключенным. Мы называли ее Эльзой Кох по имени жены коменданта Бухенвальда, которая за свои зверства получила прозвище «Бухенвальдская ведьма».

В тюрьме была камера смертников, куда обычные заключенные ухитрялись посылать еду и письма. В этих камерах сидели главари – они, а не начальники, управляли тюрьмой, ожидая исполнения своего приговора.

В нашей камере находился молодой человек, который забавлял атаманскую верхушку, рассказывая истории из прочитанных когда-то книг. Главари заставляли нас сдавать им куски своих одеял. Впоследствии, эти одеяла поджигались, и на их пламени подогревалась вода, и заваривался чифирь. Ночью в камере происходила своя подпольная жизнь, я даже видел, как мои сокамерники занимались производством самогона.

Однажды когда я пытался уснуть на полу, один из лежащих рядом соседей, находящийся в тюрьме за убийство, спросил: «Ты не боишься, что ночью я могу тебя задушить?» Я онемел от ужаса, но мне на помощь пришел какой-то незнакомый мужчина, который предложил угрожающему оставить меня в покое. Оказалось, что я когда-то вылечил его мать и теперь он считал своим долгом взять меня под защиту. Я вынужден был отправить свое обручальное кольцо с первой попавшейся оказией, так как боялся, что мне могут его снять вместе с пальцем. Человек, который вызвался доставить мое кольцо, был похож на Глемба, председателя колхоза из Унцешт, где я проработал пятнадцать лет после окончания института, и к которому я из-за этого сходства ошибочно проникся доверием. Кольцо моей жене он передал, но начал вымогать деньги.

Возле меня в камере лежал заместитель министра внешней торговли, человек, чья задача была закупать товары легкой промышленности в Аргентине, Бразилии и Чили. Он имел несчастье привезти оттуда энное число одежды и обуви для своей семьи, был признан виновным в спекуляции и брошен в нашу клоаку. Помню Новогодний вечер, когда главари пили чифирь и шумели, а мы рядовые, думали о своих близких и тщетно пытались уснуть. Это был 1985 год.

Меня часто возили в Белую Калитву на допросы. Интересно было поведение старшего следователя, цыгана по происхождению, который занимался моим делом. Он очень хорошо вел расследование, не приписывая мне ничего лишнего, создавалось впечатление, что я буду освобожден из зала суда, чего так же собирался требовать мой адвокат. Следователь не нашел доказательств моего «преступления» которое основывалось лишь на показаниях так называемых «свидетелей»: меня никто не ловил с поличным, и все обвинение основывалось лишь на слухах и разговорах. Большую роль в моем деле сыграли сплетни. Считалось, что если у меня красивая молодая жена, то должны быть и большие деньги, а если у меня живут за границей мать и брат, то я имею от этого какие-то дополнительные доходы, связанные с посылками. Были и совершенно нелепые обвинения. Так кто-то из «свидетелей» утверждал, что делая пункции, я перерабатываю и за большие деньги отправляю за границу спинномозговую жидкость. Проверялась также версия о том, что мой сын был израильским шпионом, словом, дело фабриковалось из ничего, и это ничего надо было чем-то заполнить, все равно чем. Интересно, что как это всегда бывает в подобных случаях, общество разделилось на две группы: одни защищали меня, сочувствовали, другие говорили, что так ему и надо.

Когда меня вместе с другими заключенными везли в столыпинском вагоне, я встретил конвоира-молдаванина, который узнав, что я из Кишинева проявил ко мне национальную солидарность – принес несколько головок лука. Дело было зимой в Сибири, на станции, где родился Евтушенко. Там я написал домой свое второе письмо (первое было отправлено, когда мы останавливались в Саратове, где как раз в это время поступила в Медицинский институт моя дочь Элла). Кстати, в Саратове нас поместили в здание бывшего монастыря. Я пытался восстановить историю этого строения, рассматривая стены и всячески подавляя в себе грустные мысли и стараясь не думать о том, что мне предстоит. Можно вообразить, что я чувствовал, понимая, что моя дочь находится сейчас в том же городе, где в пересыльной тюрьме находится ее отец.

Мое осуждение и отсутствие не могли не отразиться на состоянии моих детей, особенно более эмоциональной Эллы, которая посвятила периоду моего отсутствия цикл стихотворений, приведенных ниже.

Элла Титова-Ромм «Томская зона»

1. Обращение к адвокату

Защити его от зла,

От больницы,

От недоброго крыла

Черной птицы.

От пустых холодных глаз

И двуличья.

Защити один лишь раз

Для приличья.

Данный чертом на прокат,

Или Богом,

Защити же, адвокат,

Верным слогом.

2. Осуждение

Переговорный. Двенадцать ноль три.

Телефонистки спят.

Жарко на улице, жарко внутри,

Слышится чей-то мат.