История Оливера

Утро наступило слишком быстро. Было где-то пять часов утра, но будильник на стороне Марси просигналил подъем.

– Который час? – простонал я.

– Ровно пять, – сказала Марси. – Проснись и пой.

Она поцеловала меня в лоб.

– Ты с ума сошла, – промямлил я, накрывшись подушкой.

– Ты что, забыл? Зал забронирован на шесть.

– Брось, суд в этом часу не… – Тут до меня дошло. – Ты что, про теннис?

– Да. С шести до восьми. Зачем терять такую возможность? – сказала Марси.

– У меня есть идея получше, чем мы могли бы заняться, – подмигнул я.

– Чем? – изобразила непонимание Марси, хотя я уже обнимал ее. – Волейболом?

– Если хочешь, можем назвать это так, – сказал я, впившись в ее губы.

Как бы это ни называлось, она послушно согласилась играть.

Принимая душ, я размышлял, что отличало жилище Уолтера Биннендейла от моего родного Довер-Хауса в Ипсвиче, штат Массачусетс. И понял. У нас были совершенно разные ванные.

Дело не в произведениях искусства. Шедевры и у нас дома были. Причем, так как наш род был более древним, даже прошлого века. Обстановка в основных помещениях была примерно одинаковой – то есть старой: я не признаю антиквариат.

Зато ванные отличались разительно! Барретты проявили всю свою неистребимую приверженность пуританским традициям: функциональный и простой белый кафель, спартанская обстановка. Ничего не отвлекало и не задерживало взгляд.

Ванные Биннендейлов были полной противоположностью: казалось, они подошли бы самому римскому императору. Точнее, они прекрасно вписывались в концепцию древнеримских терм. Если бы представитель рода Барреттов, даже самый либеральный, услышал о том, что ванную комнату можно «обустраивать», он был бы совершенно ошарашен.

В зеркале, сквозь чуть приоткрытые двери, отражалась спальня.

Куда как раз въезжала тележка.

Которую толкал Милдред.

Она была уставлена яствами.

К тому времени, как я закончил вытираться, Марси уже сидела за столом – в одеянии, явно не предназначенном для выхода на работу (по крайней мере, я на это надеялся).

Я уселся напротив, завернувшись только в полотенце.

– Кофе, бекон, яйца? – спросила Марси.

– Здесь прямо как в отеле! – ответил я.

– Вы все еще недовольны, мистер Барретт? – подмигнула она.

– Нет, было забавно, – ответил я, намазывая маслом горячую булочку, – и вполне можно повторить, – я сделал паузу, – лет через тридцать.

Она выглядела недоумевающей.

– Слушай, это место – рай для палеонтологов. Здесь полно спящих динозавров.

Она смотрела на меня.

– Это не то, чего тебе хочется на самом деле, – продолжал я.

Что-то в лице у нее дрогнуло.

– Я просто хочу быть с тобой, – ответила она.

Она не была застенчивой. И не говорила метафорами, как я.

– О’кей, – сказал я. Чтоб обдумать, что говорить дальше.

– Так когда ты хочешь уехать? – спросила она.

– Сегодня.

Это ее не расстроило:

– Просто скажи мне, где и когда встретимся.

– В пять в Центральном парке. У входа со стороны Ист-Сайда, рядом с бассейном.

– Что мне взять? – спросила она.

– Кроссовки для пробежек, – ответил я с улыбкой.

22

На меня навалилась депрессия – словно я грохнулся на землю с километровой высоты.

– Просто невыносимо, – пожаловался я доктору Лондону. – Почему вы не предупредили меня, что такое случится?

Дело в том, что с самого утра я почувствовал, как вместо переполнявшей меня эйфории в душу прокралась грусть, которую невозможно было выразить словами.

– Ведь все же в порядке… – начал я. Потом сообразил, насколько смешно это звучит. – То есть у нас-то с Марси все прекрасно. Дело во мне. Я слишком напряжен. Я не могу…

Я замолчал и не стал уточнять, чего именно не могу.

Не то чтобы я не знал. Просто произнести это мне стоило больших усилий:

– Привести ее к себе домой. Понимаете?

Наверное, я снова чересчур опережаю события. Может быть, не стоит так рано требовать от Марси прийти ко мне? Зачем торопить ее с… обязательствами?

– А вдруг я просто эгоистично… использую Марси, пытаясь с ее помощью заполнить пустоту, которая у меня внутри, – думал я вслух. – Или это из-за Дженни. Я хочу сказать, что теперь, почти два года спустя, я мог бы встречаться с кем-нибудь и оправдать это. Но приводить другую женщину домой! Чужой человек в моем доме, в моей постели… Вернее, конечно же, это уже не наш с Дженни дом, и постель уже не наша. Доводы разума говорят, что это не должно мешать моим отношениям с Марси. Но, черт побери, мешает!

«Дом»… Для меня это по-прежнему место, где жили мы с Дженни.

Говорят, что нет такого мужа, который не мечтал бы хоть на секунду побыть холостяком. Тогда получается, я извращенец: я невозможно скучаю по тому времени, когда был женат.

И мне помогает наличие священного места. C постелью, куда не залезет никто посторонний. Чтобы поддерживать иллюзию, что рядом со мной все еще кто-то есть.

Даже сейчас продолжают приходить письма, предназначенные для нас обоих. Рэдклифф[34] регулярно присылает ей просьбы о пожертвованиях. Конечно – я ведь не сообщил о смерти Дженни никому, кроме самых близких людей.

Единственная чужая вещь в квартире – зубная щетка Филлиппа Кавильери.